Жизнь боя - [26]

— Понимаю, почему госпожа рассердилась на тебя, — продолжал он, — ты залез слишком далеко со своей щеткой. Видишь ли, получилось так, словно ты обнаружил присутствие господина Моро в резиденции… Женщины не прощают этого. Лучше бы ты заглянул ей под юбку. Белая женщина не допустит, чтобы ее бой делал такие открытия…

Он боролся с собой, чтобы не расхохотаться. Могучая нижняя челюсть повара дрожала. Он повернулся ко мне спиной, голова его тряслась от еле сдерживаемого смеха.

Госпожа вышла на крыльцо. Она открыла рот, но не промолвила ни слова. Наконец позвала меня и велела принести щетку. Она вырвала ее из моих рук и вошла в дом. Минуту спустя я услышал шуршание соломенной щетки по цементному полу.

— Видно, она сама подметает пол в спальне! — сказал повар. — Что бы ей самой сварить себе обед!

— Она сама подметает пол в спальне! — крикнул Баклю на нашем языке. — Что бы ей самой вымыть свое белье!

В одиннадцать часов, когда госпожа кончила одеваться, за ней заехала в машине докторская жена.

— Я не вернусь к обеду, — сказала госпожа с легкой дрожью в голосе.

Машина выехала на улицу. Едва она скрылась за поворотом, как Баклю и часовой присоединились к нам. Они опять начали смеяться.

— Я все слышал! — сказал стражник. — Я чуть было не лопнул вместе с этим проклятым поясом!

Он оттянул двумя пальцами патронташ.

— Чего только не придумают белые! — сказал повар. — Мало того, что они необрезанные, так еще и это им подавай!

Они обсуждали этот вопрос все послеобеденное время. Госпожа вернулась в четыре часа. Она прошла по двору с опущенной головой, заперлась у себя в спальне и вышла только к ужину. Она едва притронулась к цыпленку, съела банан и выпила, как обычно, чашку кофе. Приняла какие-то таблетки и велела нам не уходить до полуночи.

Когда мы кончили работу, она уже храпела. Часовой помог мне закрыть окна и двери резиденции.

* * *

Сегодня утром повар привел госпоже горничную, которую она поручила ему найти. «Это двоюродная сестра племянницы зятя моей родной сестры», — сказал он.

Новая горничная — молодая потаскушка, она совсем расплылась книзу, но грудь у нее еще хороша. Девушка была босиком, помимо набедренной повязки, она надела жакет, а единственная золотая серьга горделиво свидетельствовала о ее бедности. Это настоящая дочь нашего народа — толстые губы, непроницаемые, как ночь, глаза и сонный вид. Она ждала госпожу, сидя на нижней ступеньке лестницы и держа травинку во рту.

Повар рассказал нам, что он узнал лишь вчера вечером об их родстве. Да, это действительно двоюродная сестра племянницы зятя его родной сестры.

— Она горожанка, — сказал он, — и не хочет возвращаться в родную деревню. Белые без ума от ее зада, вы заметили, какие славные выпуклости обтягивает ее набедренная повязка? Они похожи на ляжки слоненка. Но девушка никогда не разбогатеет! Ее родители съели, верно, бродячего торговца; она не может усидеть на месте. Она жила возле моря с одним белым. Он хотел жениться на ней и увезти к себе на родину. Знаете, когда белый женится на нашей девушке, она чаще всего лакомый кусок. Но этот белый был мозгляк — его хватило лишь на один зуб двоюродной сестре племянницы зятя моей родной сестры… Говорят, он проводил целые дни, держа Кализию — так ее зовут — на своих тощих коленях. А затем в одно прекрасное утро Кализия ушла, неизвестно почему, — так улетает перелетная птица в конце жаркой поры… Белый плакал, он сделал все возможное, чтобы разыскать ее. Опасались за его рассудок, и тамошний комендант отослал соотечественника на родину. Кализия, которой опротивели белые, долго жила у моря с негром, знаете, с одним из тех, у кого даже кожа соленая. Но ушла и от него. Она жила с другими белыми, с другими неграми, с другими мужчинами, которые не были ни вполне черными, ни вполне белыми. Затем вернулась в Данган. Так возвращается на землю птица, уставшая летать на просторе.

— И ты выбрал ее, чтобы прислуживать госпоже? — спросил Баклю, взбудораженный всей этой историей. — Но ведь в нашем квартале нет недостатка в женщинах…

— Госпожа велела подыскать ей горничную опрятную, не воровку и немного знающую по-французски, — ответил повар. — Трудно было найти что-нибудь более подходящее. А белых она знает лучше, чем мы все, вместе взятые — проговорил он, поочередно глядя на нас.

— Боюсь, как бы эта женщина не вызвала передряги, из-за которой мы все попадем в тюрьму, — сказал Баклю. — Живой человек не может видеть ее, не…

Повар рассмеялся.

— Ты говоришь о коменданте или о ком-нибудь из нас? — спросил он. — Я хорошо знаю коменданта, это один из тех белых, которые всегда сумеют обуздать себя, даже если им очень хочется… Впрочем, жена его здесь, да и резиденция невелика. Комендант же не станет валяться по канавам…

— В таких делах чин не может служить помехой, — сказал Баклю, — особенно когда речь идет о белых. Вы же видите, что госпожа…

— Поживем — увидим! — заметил повар. — У женщин нюх на такие вещи. Уверяю вас, если госпожа возьмет Кализию, значит, она не считает ее опасной.

В девять часов госпожа еще спала. Солнце начинало припекать. Оно восхитительно жгло тело. Кализия обнажила плечи. Она уткнулась подбородком в колени и задремала по примеру крошечной ящерицы, примостившейся у ее ног. Баклю лежал ничком позади прачечной, а я сидел на нижней ступеньке лестницы и нежился на солнышке в ожидании, когда проснется госпожа.