Жизнь Большой Реки - [31]

Я вторично совершил ошибку: снова возразил, снова стал доказывать.

Объясняю, почему я называю это ошибкой: одно дело — не поверить, усомниться в достоверности того или иного факта дома, у камина, и совсем другое — на острове, где-то на верхней Паране, беседуя со случайно встретившимися людьми. Сейчас-то я знаю, что так поступать нельзя.

Когда третий из них начал рассказывать о своем приключении, глаза слушателей были устремлены… на меня. Они смотрели выжидающе и недоброжелательно. Должен признать, что эта история классом была выше предыдущих. Ее автор был настоящий артист. Как красочно описал он свое спасение на хребте мчащегося как ветер коня и гнавшуюся за ним ярару! Разумеется, змея была длиной в несколько метров, а толщиной «со ствол старого лопахо». Но самое интересное, что на ней была шерсть… как у тигра!

Эта змея, покрытая мехом, настолько потрясла меня, что я отреагировал самым глупым образом (во всяком случае при сложившейся ситуации): рассмеялся во весь голос. Все молча смотрели на меня. Смеялся только один я.

Герой истории не спеша поднялся, перешагнул через костер и встал передо мной. Он стал говорить медленно, цедя слова, омерзительно слащавым, почти ласковым голосом, в котором, однако, проскальзывали нотки сдерживаемого бешенства:

— Так что? Так ярара не может быть покрытой шерстью? Так, значит, я лгу?

Я молчал. Он сделал еще полшага в мою сторону. Слегка пригнувшись, сжавшись, он стоял так близко, что почти касался меня. Я чувствовал его горячее дыхание, мы смотрели друг другу в глаза:

— Я спрашиваю: так, значит, я лгу?

Быстрое движение его руки, и… я ощущаю, как к животу прижимается револьверный ствол.

— Говори, проклятый гринго. Может змея быть волосатой? Да или нет?!

У костра никто не шевельнулся. Все словно бы застыли в ожидании.

Я знаю, что самые ученые академические диспуты можно вести до бесконечности, так и не приходя к согласию. Однако в нашем случае оригинальную разницу в мнениях нужно было ликвидировать как можно быстрее. Аргумент, прижатый к моим ребрам, был довольно весомым. Игра не стоила свеч. Наверняка не стоила, пусть даже проклятая ярара будет представлена волосатой, как сам дьявол!

На этот раз я не сделал ошибки, не выстрелил. Просто молниеносно выдернул ладонь из кармана и… высоко поднял обе руки. Пустые. С широко расставленными пальцами. И стал… смеяться. Хохотал как помешанный, не в силах остановиться, так что слезы выступили у меня на глазах. Самым странным было то, что смеялся я совершенно искренне. Слишком уж была глупая ситуация. Лишь бы только скрывавшийся наверху друг сохранил выдержку.

Я стоял с поднятыми руками. Ствол револьвера все еще давил в живот:

— Ну, говори же наконец! Я лгун, да?

На этот раз он крикнул. Я стократно предпочитал крик слащавым словам, процеженным сквозь зубы. Несмотря ни на что, в нем слышалась нерешительность, моя реакция, по-видимому, поразила противника, он ничего уже не понимал.

— Ну что ты! — пробормотал я сквозь смех. — Разумеется, ярары бывают волосатыми. Я сам даже одну такую змею убил. У нее были такие лохмы, что пришлось остричь шкуру.

— Не лги, гринго! — рявкнул кто-то у костра.

Я медленно опустил руки и с оскорбленной миной резким топом бросил в сторону сидящих:

— Кто это сказал? Пусть повторит!

А потом обратился к верзиле с револьвером:

— Видишь? Они не верят нам!

Я выиграл партию: рука с револьвером опустилась. Мы вернулись к питью мате.

В ту ночь я наслушался самых удивительных историй. Я уже не протестовал, не спорил. Наоборот, поддакивал и время от времени добавлял, так сказать, жару в огонь. К тому времени я уже сидел у костра. Забава была преотличная. Разумеется, я так и не узнал, что это за люди и что привело их ночью на остров, но и меня перестали спрашивать, кто я такой и куда делись мои товарищи. Одно из правил поведения на Большой Реке — будь тактичным — стало теперь обязательным для обеих сторон.

Задымилась река, над ней поднялся густой предрассветный туман. Издали послышался тихий плеск весел. Все у костра повставали. Мой недавний противник хлопнул меня по плечу и сказал без церемоний:

— Слушай-ка, гринго! Давай проваливай. Тут тебе нечего делать, не на что смотреть, И знаешь… держи язык за зубами!

На прощание я пожелал им успеха:

— Quo vaya bien, amigos![35]

Уходя, я весело посвистывал и ни разу не обернулся. Не стоило удовлетворять свое любопытство ценой установленных «хороших отношений».

Когда я вскарабкался на обрыв, сквозь туман уже просвечивало солнце. На пляже было пусто. Ни людей, ни лодок, ни тюков. Куда-то уплыли. А то, что вместе с ними уплыла паша посуда и любимый чайник, — это уже печальное доказательство того, что незнакомцы не выдержали стиля до конца. Вицек рассказывал мне потом, что видел, как они собирают посуду, и в душе чертыхался. Но что он мог сделать? Отправился спать. Когда я вернулся, он храпел в палатке.

«ЭЛЬ ДОРАДО»

ДОРАДО — «АКУЛА ПАРАНЫ». — ФОТИ. — МОЯ ПЕРВАЯ ДОРАДО. — Я ПРОВЕРЯЮ РЫБАЦКИЙ ПРЕДРАССУДОК. — СВЯЗАННЫЕ С ЛУНОЙ. — ПИРАНЬЯ СОСТОИТ ИЗ ПАСТИ, ОСТРЫХ, КАК ИГЛЫ, ЗУБОВ И КРОВОЖАДНОГО НРАВА. — РЫБНОЕ БОГАТСТВО ПАРАНЫ. — ТРИУМФАЛЬНАЯ ВСТРЕЧА В ПОСАДАСЕ