Жизнь Амброза Бирса - [3]

Сказав так много о себе, что некоторым читателям, несомненно, не очень приятно, я перехожу к обсуждению некоторых особенностей этого тома в следующем предисловии.

Предисловие

I

Амброз Бирс умер пятнадцать лет назад. Несмотря на настойчивые просьбы множества людей, я отказывался писать о нём раньше (эту книгу я начал в июне 1927 года). Мне казалось, что я находился слишком близко к Бирсу, что я должен был подождать, чтобы увидеть его в истинном свете. Но и откладывать нельзя, пока не ослабела память. Не прошло ни одного дня со смерти Бирса, чтобы я не думал о нём, и время до сих пор не исцелило боль от его утраты.

Я сомневаюсь также, смогу ли я передать, особенно будущим поколениям, свою оценку характера Бирса и роль его сочинений в литературе. Я не хочу петь дифирамбы. Я должен отделить Бирса от своего друга, затем написать о нём без пристрастия, как написал бы о каком-нибудь великом литературном деятеле елизаветинской эпохи.

Меня не беспокоит мнение других во всём, что касается вкуса, приличий, симпатий. Но я сомневаюсь, смогу ли я как одна из сторон в долгой, близкой дружбе, похожей на любовь отца и сына, показать мысли и слова Амброза Бирса в том виде, в каком они приходили ко мне от него. Не будут ли откровения о его жизни предательством этой любви и дружбы? Я решил, что не будут. Вот несколько причин, почему я так думаю.

Много лет, предшествующих его смерти, Бирс часто просил, чтобы я стал его биографом. Я сам не напрашивался. Я сказал, что у меня должны быть развязаны руки, что мои оценки его творчества оскорбят его друзей и потревожат его вечный сон. Я должен буду написать то, что, безусловно, оскорбит его, если он будет жив. Это произвело на него впечатление. Я пообещал, что не буду ничего писать, если он не хочет. Но он не желал этого слушать. Он заявил, что он если бы он писал чью-то биографию – например, мою – то пошёл бы точно таким же путём. Человек, который выбрал публичную карьеру, особенно литературу, должен быть готов, что его будут оценивать потомки, если будущие поколения вообще будут его читать. И характер, и сочинения должны получить настоящую оценку. Поэтому он предпочёл бы, чтобы враги и друзья, которых он приобрёл в течение жизни, вволю ругали и хвалили его. Пройдут века, и критики найдут ему подходящее место.

Я не сомневаюсь, что если бы Бирс после моей смерти писал мою биографию, он без колебаний высказал бы всё, что знает обо мне, точно так же, как я сейчас выскажу всё о нём – всё, что думаю об этом человеке и о его сочинениях.

Один мой коллега предложил, чтобы я написал биографию Бирса, но чтобы её издали через несколько лет после моей смерти, когда все, кто его знал, будут мертвы. Что ж, из кровных родственников Бирса сейчас жива только его дочь Хелен, которая, кажется, редко видела своего отца. Она посещала его несколько раз лет за пятнадцать-двадцать до его смерти. У Бирса не осталось и настолько близких друзей, чтобы я считался с их мнением. Никто из них не снизойдёт до слёз. Я единственный близкий друг, который ещё жив.

Посмертное издание не решит вопрос, с которым я столкнулся: должен ли друг, даже с разрешения друга, раскрывать всё, что он узнал после близкого общения? Отложенное издание не может решить этический вопрос. Я не из тех людей, что уклоняются от вопросов. Мой ответ заключается в выходе этой книги. Никто другой не смог бы написать её. Ни один из его друзей, живых или мёртвых, не был так близко связан с этим гением, как я.

II

Представляя в этой книге мысли и высказывания Бирса, я использовал три метода. Первый – прямая цитата в кавычках. Второй – выражение его мысли словами, похожими на его слова, но не настолько точно, чтобы нужны были кавычки. Третий – кавычки, используемые, в основном, для удобства читателей там, где по контексту понятно, что я цитирую по памяти и не использую точные слова Бирса. Я доволен тем, что в любом случае я передаю дух диалогов, а во многих случаях – точные слова Бирса. В некоторой степени, стиль Бирса повлиял на мой, как и на стиль других писателей. Хотя мой стиль был и так хорошо развит ещё до того, как я прочитал хотя бы строчку Бирса. В своё время я написал сотни тысяч слов и сейчас пишу несколько часов в день, таково моё призвание.

III

Что касается моего обращения с мёртвыми, я буду с ними не более милостив, чем с живыми. В связи с этим прибавлю, что я придерживаюсь взглядов, выраженных Бирсом в предисловии к четвёртому тому собрания сочинений («Облики праха»). Привожу цитату:

«Мотивы, по которым я писал и теперь издаю эти сатирические стихи, не нуждаются в защите или оправдании. Исключение составили стихи с упоминаниями тех, кто уже скончался. Тому, кому важен только читательский интерес, может показаться, что стихи неправильно выброшены из собрания. Если эти куски, точнее значительная часть моей работы, представляют самостоятельный интерес, их нельзя замалчивать. Поэтому я решил сохранить их. Единственный вопрос – кто и когда их издаст. Кто-то, конечно же, найдёт их и выпустит в свет. Я не имею отношения к смерти человека, что не мешает мне искренне сожалеть о его уходе. Всё же я не согласен с тем, что это должно влиять на мою литературную судьбу. Сатирик может не признавать замечательную доктрину, что, осуждая грех, нужно прощать грешника. Если при этом он позволит в своей работе затрагивать эту тему, его ждут определённые трудности».