Живые тени ваянг - [88]

— Точно такой знак есть и на моем крестике, он идет по центру… Мама сказала, это — семейная реликвия… Уже два века… Пойдем, покажу!

— Надо же! И я положил в «женихову шкатулку» тебе подарок!

Они прошли в спальню, благо, гости уже разошлись, и Анна достала обе шкатулки. В той, что была от мамы, вместе с браслетом из слоновой кости, который привез из Ост-Индии голландский купец, вместе с золотым медальоном с изображением Пресвятой Богородицы лежал старинный нательный крестик с выбитым по центру знаком свастики. Он крепился к серебряной подвеске. Из второй шкатулки Анна достала тот самый крест, который десять лет назад, во время кораблекрушения, Ваян держал в кулачке, чтобы не выронить. Острые края свастики больно врезались тогда в ладонь, но он терпел. Он никому не показал свой крестик до самого прибытия корабля в Санкт-Петербург. Да и потом тоже…

— Вот об этом кресте я и говорил тебе. — Ваян взял в руки предмет, ставший его талисманом, словно прощаясь с ним. — Только это и осталось у меня от мамы, так сказала бабушка Лестари[199], у которой я жил. Мама положила его незаметно от моего отца в пеленки, поэтому я ему тоже ничего не сказал. Это память о единственной в мире женщине, которую я всегда любил и люблю сейчас и которой говорю только… слова благодарности. Вот поэтому я очень хочу, чтобы эта вещь принадлежала тебе, Анна. Ты для меня — самая дорогая и желанная.

Ваян надел ей на шею свастичный крест и прижал к себе. Он не мог видеть, что на глазах Анны блеснули слезы. Как выдавливала она их там, в родительском доме, где нужно было рыдать и рыдать периодически, а слезы все не появлялись… А сейчас вот хлынули, когда она так счастлива.

Они не заметили, как их губы соединились в поцелуе…

* * *

Было это когда-то взаправду и, потому, в древней Книге описано, в Книге той, что зовут Козмография, той, глаголемой Козмография. А ведется в ней сказ о странствиях, землях дальних, за океанами, за равнинами, горными пиками, за лесами густыми, дремучими. Как плывут корабли в море синее, паруса раздувают над мачтами, якорями цепляются крепкими, острова открывают чудные.

Есть в ней сказ и про остров Макарийский, что возник как равнина круглая посреди океана грозного, и могучего, и безбрежного. Он один, этот остров Макарийский, близ блаженного рая раскинулся, на востоке, близ Бога Сварога и его золоченого терема. И растут там цветы прекрасные с лепестками, росой покрытыми, неземной аромат у них, сказочный, а над ними порхают бабочки. А деревья от фруктов ломятся, самых сочных и — слаще сахара, и поют в том саду птицы райские, среди них — даже Феникс и Гамаюн.

С головою царевны прекрасный, да глазами как небо — синими, да с власами блестящими, длинными, словно дни на чудесном острове, — вот такою была она, Гамаюн. Ну, а перья на крыльях лазоревы, а в ночи серебрятся и светятся, словно звезды на небе ясные, словно слезы невесты — чистые. С головою красавца царевича, только с клювом орлиным, с горбинкою, а с глазами как стрелы быстрые да из лука из богатырского, — вот таким этот Феникс был. Ну, а перья его окрашены красотой и червонным золотом, так блестят в темноте и светятся, как горит колесница Сварога.

А когда-то был Феникс птицею очень серою, неприметною, но поспорил, глупец, с воронами, что взлетит до владений Сварога. И летел он стрелой отточенной в самый купол бездонного облака, не боясь подпалить свои крылышки, не боясь умереть в лаве огненной. А ведь вспыхнули серы пёрышки, да и стали они полыхать-гореть, синим пламенем, красным всполохом, черным пеплом на землю падая. И тогда рухнул Феникс вниз, а там птицы над ним потешаются: «Вот упрямец, совет не послушал наш, а теперь будешь спать во сырой земле, света божьего не увидевши…» Словно молния, оземь луч упал, солнца луч, да по кучке пепельной, и взметнулся ввысь молодой орел — новый Феникс с златыми перьями. Там, где птицы над ним потешалися, не хотел оставаться он, гордым был, и тогда вот на остров Макарийский полетел, ближе к Богу Сварогу. Так с тех пор почитал Феникс Сварога, по-сыновьи его проведывал.

Гамаюн же была вещей птицею, и пришла на свет раньше света она, раньше божьего, раньше белого, раньше всех людей, раньше всех легенд. А сейчас она может рассказать все предания, все подробности стран заморских — южных и северных, и звериного царства несметного. А служила она Богу Велесу, потому так любила летать на Русь, да с вестями на крыльях из Ирия, да Небесного [200] — всех славянских богов. А умела она и совет добрый дать, да и слово-пророчество вымолвить. Покружит над землею русскою, да и сядет вздохнуть на яблоню, ну, а песнь запоет — всем, кто слышит ее, всем предвещано счастье безмерное.

Вот сидит она раз на зеленых ветвях, чешет гребнем свои русы волосы, сладку песнь поет, прославляя богов, но особенно — Бога Велеса. Это он ведь привел в движение мир, сотворенный Родом [201] и Сварогом: после дня начиналися сумерки, за зимою всегда приходила весна, а за выдохом был обязательно вдох, за печалями шли только радости. Это коловращение шло посолонь[202], как идет колесница Сварога: начиная с востока, и только потом по дуге продвигаясь к западу.