Живые деньги - [8]

Арканя перекусил, покормил хлебом собак и взялся ладить дверь, отвалив доски от нар. Барак он опять затопил, пол побрызгал, подмел. Траву, пролежавшую на нарах неизвестно сколько лет, вытащил и сжег вместе с нашедшимися тут гнилыми портянками и дырявыми носками. Под травой оказались журналы и газеты, он отложил их до лучших времен. У родника нашел вкопанную косо — в склон трубу, из которой бежала вода особого вкуса. Воду эту Арканя, полагая, что она полезная, и стал пить.

В обед он прорубил в новой двери пазы для шипов-поперечин, и осталось только насадить дверь, когда раздался недалеко совсем звонкий, с заливавшимися на высоких нотах визгливыми концами голос Дымки. Сердце у Аркани заходило, как рыба на крючке.

Дымка лаяла на белку, конечно, а не на соболя. Верный ходил вокруг дурачком, время от времени взлаивал, смотрел на дело со стороны. Арканя, похваливая собаку, выстрелил. Верный, чему Арканя очень обрадовался, не испугался выстрела, а, наоборот, озлобился и кинулся к медленно падавшей сквозь ветви белке. Он даже закусить ее хотел, но Дымка взвизгнула и удари-ла его по загривку верхними клыками. Верный отпрянул, не заворчал, присел и, как показалось Аркане, сразу все понял в охоте. В повадке Дымки видна была собака характерная. Быстро обрезав лапки, сдернув с белки носочек шкурки, — краснохвостка, отметил про себя, выходная, — разрубил на валежине теплую тушку ножом, кинул задок Дымке, передок Верному. Цепной пес схамал на лету, а Дымка для приличия подержала в зубах, вывалила в траву, отошла.

Дымка была охотничьей собакой, и белок ей всегда варили, из уважения.

— Фу-ты ну-ты! — засмеялся Арканя, — гордая, значит? Нау-у-чим!

Зимовье Арканя оборудовал прекрасно. Он даже законопатил щели мохом, вспоминая при этом, как за таким же занятием — за собиранием моха — одного из братьев Игнатьевых задавил медведь, пока старший брат отлучался на минутку. Старший брат подскочил и стрелил медведя наповал, но было поздно. Стол Арканя вымыл, выскреб, размел от порога дорожку шагов на пять, вырубил корытце собачкам из колодины, чтобы пища дольше не замерзала. В журнале нашлась репродукция — женщина, белая, полная, даже розовая, будто распаренная, сидит в газовом платочке, а возле нее негритенок стоит на коленях. Женщину щепочками к стене над столом приспособил и поглядывал.

Вечером было уже три белочки, добытых между делом около зимовья. Все три были выкунявшими — готовыми, а это Арканя считал признаком близкого снега.

Теперь сидел он, наслаждаясь тишиной теплого вечера, последних теплых деньков, планиро-вал, в какую сторону идти-подаваться, откуда начать блицтурнир. Решил Арканя быстро, стреми-тельно взять все, что можно, и встретить снег полным мешком пушнины. Вспоминался комбинат, жена, Колька, главный инженер цеха, от которого он ушел, как колобок. Последние дни Арканя работать не лез особенно, жил предпразднично. В третьем цехе случилась авария, трубы разош-лись, хлор попер, Арканя в заваруху не сунулся, сделал вид, что ему переодеваться не хочется, а был он в свитере новом, в костюме своем лучшем, синем, — в управление с бумагами ходил.

Конечно, не из-за одежды, поостерегся просто, наглотаешься газа, как в шестьдесят седьмом наглотался, долго ли до греха, попадешь в больницу — и плакала пушнина. Осень наступила. Значит, увольняться пора. Без содержания месяц никто не дает, хоть и пишет заявление, на всякий случай показывает вот, мол, по семейным обстоятельствам. Не пройдет — сразу из другой руки: прошу уволить по собственному желанию. Заработанные дни, он, мудрый человек, уже отгулял.

Иванов взбесился. Конечно, занаглел Арканя, уже при Иванове он свою штуку откалывает третий раз, пользуется нехваткой рабочих высокой квалификации, золотых рук. Так каждую осень у Иванова по куску от сердца отрывает.

Пальцем постучал Иванов по столу:

— Не приходи больше, Алферьев, больше не возьму. Ясно?

Стучи пальчиком, пальчик твой.

— Александр Викторович! Кто вам лучше работает? Может, Минягин? Кто вам вентили подгонял? Пока кто другой додумается — у Алферьева все готово! Правильно? Обидно, конечно. Я о себе уважаю хорошее мнение, как о специалисте.

— Иди, Алферьев. Ты рвач. Летуны и рвачи так рассуждают, а не советские люди. Нужен цеху человек моей специальности до зарезу каждый год и каждый день — значит то и ворочу, что мне выгодно. Прежде, значит, мои собственные интересы, а потом производственные. Они подождут?

— А как же? Если я о своих интересах не подумаю, так вы за меня будете думать? Смешно вы рассуждаете. Интересы!

— А квартиру получал, ты что на месткоме говорил? Как каялся?

— Это дело прошлое, я не против…

На том они и кончили базар. Никуда не денутся, возьмут. Не возьмут на любом производ-стве с руками оторвут. Арканя все понимает прекрасно, мозги его не надо вправлять, он сам разговорчивый человек. Труба из легированной стали была, они ее с Васей Конем на бочки порезали, особоустойчивые бочки получаются под соленья, маринады, — стоят, сколько швы держат, а сам материал как новенький. Полста рублей штука. На миллион лет рассчитано, под кислоту идут, штучно делали на каком-то заводе в Свердловске. Конь договорился с крановщи-ком, тот и закинул трубу на свалку, в металлолом. Полежала она там, пока ее обыскались и новой заменили, а потом подходи, спрашивай — в мусоре нашли, жалко, что ли? Особая сталь? А нам откуда знать, мы не инженера, видим, лежит, для смеху бочечки поделали, для себя.