Живун - [150]

А как я обрадовалась, когда всходы на огороде увидела! Это было уже в конце июля. Тут сердце мое немного успокоилось. Пока всходов не было, колхозники мне проходу не давали. То один, то другой говорит мне: „Что-то не растет твоя картошка, Айна. Брось огород, иди рыбачить, жениха заменишь“. Это они на тебя, Витенька, намекали.

Появились всходы, и Салейко с Нямтуйко стали охотнее помогать мне, а то ведь они вначале соглашались только вскопать землю. Началась у нас новая работа: рыхление, прополка, окучивание. Глядим — густо зазеленел наш огород. И табак, и даже ячмень взошли.

„Ну, — радовалась я, — теперь все в порядке“.

А тут внезапно ударило резкое похолодание. Снова мы встревожились: „А что, если повалит снег?“ Такие сюрпризы ведь у нас, в тундре, совсем не редкость, ты сам знаешь. Так оно и получилось. Ветер с Урала нагнал снежные тучи. Того и гляди — побелеет земля.

Забеспокоились мы, полеводы. Салейко и Нямтуйко скорее подвезли из поселка на лодке щепки и другие отходы от строительства. Велела я быстренько по всему огороду между грядками костры развести, чтоб стелющимся дымом не дать приморозить всходы.

Промаялись мы два дня. Салейко даже взяла с собой грудного ребенка в люльке, чтобы с огорода не отлучаться. Помогал нам и Маби Салиндер. Как только свободное время у него вырвется, так он скорее к нам на огород и захватит с собой то пионеров, то кого-нибудь из взрослых.

Картофель мы сумели спасти. Только часть табака и колосья ячменя повяли, слегли.

Я опять немного успокоилась. Картошка стала расти нормально, да и часть табака уцелела. Правда, листья казались опаленными, но табак рос как следует. А вскоре поднялись два колоса ячменя. Они были тонкие, побуревшие, усики у них помякли. Колосья выпрямлялись медленно и дрожали на тундровом, пронизывающем ветру, будто больные в лихорадке. И видела я, все время клонят свои головки к солнцу. Мне так было жалко их, так жалко, даже слезы навертывались на глаза. А когда они выпрямились совсем, я припала к ним, целую их и говорю: „Ай-да, молодец! Настоящие полярники. Вот уж у нас, говорю, потомство будет выносливое!“

А каким праздником была для нас уборка урожая! Кто в колхозе был свободен от работы — все приехали на огород.

„Так бы помогали нам весной, — говорю я им, — а то посмеивались над нами“. А вид у самой такой, если бы ты посмотрел тогда на меня — не узнал бы, наверно: сапоги в глине, лицо и руки черные от загара и запылены, волосы прибрать некогда — развеваются на ветру…

Твоя сноха Воттане сказала мне тогда: „Мы, говорит, Айна, думали ты ребячеством занимаешься“. А другая наша колхозница — Ханде Ладукэй, вижу, раскрыла глаза, смотрит удивленно на ботву неубранного картофеля и совсем растерялась, теребит зубами уголок своего платка, как ребенок. Потом говорит мне: „На будущий год я в полеводческую бригаду попрошусь“.

Для меня это было лучшей похвалой. Я показала, как надо убирать картофель, и работа закипела. Угадай, Витенька, какой мы сняли урожай. Да нет, я ведь тебе уже писала об урожае. Сам — семь! Три с половиной тонны. Правда, картофель не весь одинаковый, есть недозревшие клубни и кожица у всех тонкая. Но ведь это еще только начало, первый урожай. Председатель Юнай Петрович как увидел мешки с картофелем, так и покачал головой, говорит: „Не ожидал я этого. Это просто чудо. Придется, Айна, оформить вас в бригаду и трудодни начислить“.

„То-то же, — отвечаю я, — а то не верили мне“.

Когда наши колхозники-ненцы узнали, что я вырастила и табак, мне покою не стало. Всем охота было „тундрового“ табаку попробовать. А он после томления в стопках и сушки удался у меня на славу. Кто ни попробует, все удивляются: „Вот чудо! В тундре табак вырос! Шибко хороший табак“.

Но больше всех радовалась я сама. Чудо-то, думаю, в том, что два колоса ячменя созрело! Теперь у меня есть свои семена ячменя и картофеля, выращенных в тундре. А семена махорки, Витенька, пока не вызрели. Но ничего, начало мы заложили. И, главное, взяли верх над косностью председателя, а тундра нам покорится…»

…Айна устало выпрямляется, откидывается на спинку стула. В черных глубоких глазах ее светится счастье. А за окном в темени ночи слышится шум пурги, и чудится, будто тучные колосья ячменного поля шелестят по стеклу.

Елка в Заполярье

День похож на обычную зимнюю ночь. В темном небе ярко мерцают густо рассыпанные звезды. Порою даже вспыхивают светлые столбы — слабые отблески северного сияния. Только на полуденной стороне над бескрайней и безлесной снежной тундрой чуть заметно алеет край неба. Значит, уже полдень. Об этом же говорит гулко раздающийся в морозном воздухе стук топоров, визжание пил, свистящий шелест рубанков. Это колхозники-ненцы, переходящие на оседлость, с помощью русских плотников строят для себя дома, спешат скорее закончить новую школу и клуб. То тут, то там слышен деловой людской говор, лай собак, скрип оленьих нарт, звонкий детский смех.

Небольшой тундровый поселок, пока еще состоящий из нескольких построек, окружен штабелями строительного леса и досок, доставленных летом по Обской губе на самоходных баржах. Широким полукругом раскинулись конусообразные чумы колхозников. Из мокоданов (дымоходов) беспрестанно вьется дым, освещенный снизу, и уходит далеко, в звездную высь.