Живой Будда - [6]

Несколько месяцев назад Рено предстал перед нами в своем излюбленном репертуаре — напыщенным, брюзжащим, склонным к декламации; теперь же беззаботная жизнь тропиков явила нам его расслабившимся, счастливым, в наилучшем здравии: он утратил тот загнанный взгляд, который иногда бывает у молодых людей, освобожденных из тюремного централа; его серо-голубые глаза стали живыми, белокурые волосы — не тусклыми, а блестящими. Он вновь обрел это давнее и присущее цивилизованности чувство необходимости служения двору, которое у отпрысков старинных французских фамилий может мгновенно вспыхнуть в присутствии монаршей особы, пусть даже столь экзотической. На заигрывание с ним судьбы Рено ответил таким же заигрыванием. Если бы его пригласили к принцу в качестве учителя, обязанного за жалованье обогатить его интеллект, он, вероятно, согласился бы, но лишь скрепя сердце. Предложение же быть при нем шофером привело его в восторг. Он отдался этому занятию с большой охотой, не омраченной никаким стыдом, не испорченной никакой признательностью. У него возник неподдельный интерес к королевскому ученику, к этому наивному автомеханику, напоминавшему ему воскресных автолюбителей на версальском шоссе, которому надо было все время повторять:

— На «бугатти», монсеньор, можно делать все. Но есть одна вещь, которую Вашему Высочеству делать не следует — поворачивать на такой большой скорости.

Гаражи порой превращаются в гостиные. Теперь не было ночи, которую Рено и принц не проводили бы там, разбирая моторы, оживленно споря, рассуждая про все и вся, манипулируя западными идеями и инструментами. Чрезвычайно впечатлительный Жали торопливо задавал свои сбивчивые, по-детски наивные вопросы, напоминавшие вопросы, задававшиеся его предшественниками — восточными королями — в тех бесконечных катехизисах, какие являют собою классические индийские повествования. В часы прохлады и прогулок, остановившись на обочине дороги, они непринужденно болтали, сидя бок о бок в машине; это происходило без свидетелей и, что еще реже бывает в Азии, без шпиков — кроме тех, что по приказу сыскной полиции располагались на перекрестках под предлогом охраны дорог; затем они возвращались, проезжая по набережным вдоль каналов, мимо резиденции покойного короля, проклятой и покинутой в самый разгар строительства, так как туда ударила молния. Приближаясь к дворцу, они проезжали мимо госпиталя Сестер во Христе и бывших португальских фортификационных сооружений.

Иногда, опустив ветровое стекло и промчавшись со скоростью сто пятьдесят километров в час в своих темных очках с забранными под их резиновую оправу волосами, спрятав лицо от ветра в оттопыренный на груди фартук, который казался неким уродливым носом из дерматина, принц резко жал на тормоз и останавливал машину.

— Зачем так мчаться, — спрашивал он, — если нам некуда ехать?

— Чтобы ощутить прохладу, а еще потому, что нынешнее время, монсеньор, это сплошное «спасайся, кто может», и только самые шустрые среди нас смогут извернуться.

— Отец говорит, а его слово — золото, что короли и люди благородного происхождения должны подавать пример мудрости и двигаться медленно, что тот, кто бежит, теряет лицо. И еще с величайшей мудростью добавляет, что спешить — недостойно.

— Это потому, что вас учили и учат добиваться только того, что достойно, нас же, европейцев, прежде всего — того, что достижимо. Так что мудрость — это восточное изобретение.

— Но я так люблю мчаться! — воскликнул принц, поглаживая баранку руля, обтянутую полосками мягкой резины.

— Потому-то Восток и утратил свою мудрость, — со смехом заметил Рено. — С азиатской терпеливостью покончено. Скорость скоро завоет всю Землю, как она завоевала уже всю Европу. От колесниц — к экипажам, от автомобилей — к аэроплану! Можно подумать, что чем дальше движется человечество, тем больше оно стремится оторваться от Земли, покинуть ее. Не то чтобы я слишком уж уповал на прялку Ганди: это предрассудок эпохи прерафаэлитов и Рескина. Машины являются полезными рабами, но за ними надо неусыпно следить; принцип здесь сам по себе превосходен, ибо речь идет о том, чтобы благодаря им меньше работать; к сожалению, принцип этот нарушается, потому что машины сразу начинают использоваться для того, чтобы заставить человека трудиться еще больше. Так не будем превозносить изобретателей, они являются нашими палачами, а главное — давайте их ограничим! Ведь скоро на Земле не останется ничего неподвижного.

— Как бы мне хотелось увидеть это!

— Берегитесь, монсеньор. Многие сильные мира сего попались на эту удочку.

— Увидеть, только бы увидеть это! Перестать жить в стране, куда не приходят поезда, которая неизвестна обходящим ее стороною судам, в которой все делается еще вручную, в стране, где ураганы рвут телеграфные провода, где обезьяны пьют воду из фарфоровых изоляторов, где грифы портят радиоантенны, когда усаживаются на них. Можно подумать, что у нас сама природа требует, чтобы все текло медленно и размеренно.

— Пусть все так и будет, монсеньор. Истинная роскошь и есть то, к чему за отсутствием избалованности никто и не думает стремиться, она, возможно, заключается в том, чтобы мочь распоряжаться собственным временем.