Животная пища - [16]

«О, кабачки! С овощами я управлюсь!» – ликовал я про себя, предвкушая легкую поживу и скорое возвращение домой. А может, репа! Я бы с радостью съел полдюжины репок. Гнилая овощная мякоть вовсе не так ужасна, как можно вообразить.

К тому времени у моего грузовичка собралась добрая сотня зевак, и каждый пытался угадать, что принесут клиенты. Я все строил из себя гордеца, однако увлеченность публики настораживала – что бы мне ни предложили, отказать теперь будет сложно, да и опасно.

Наконец несколько заводчан вернулись с пустыми руками и стали ходить от одного человека к другому, что-то шепча и глупо ухмыляясь. Я только сумел разглядеть, как из рук в руки передают деньги: видимо, они собирали с каждого мелочь. Так продолжалось несколько минут, а потом все стихло.

Вернулись остальные. Они пробрались сквозь толпу и положили передо мной крупный брезентовый сверток. Один из сборщиков денег протянул мне кепку, полную монет. Я взвесил ее в руке – очень тяжелая. В своей горделивой манере я изобразил бурное восхищение и развернул сверток.

Собака. Полусгнивший труп собаки. Кажется, смесь йоркширского терьера и Лабрадора. Запавшие мутные глаза, на боках запеклись кровь и гной. Сперва я подумал, что это подделка, жестокая продуманная шутка. Но, дотронувшись до трупа, убедился, что он настоящий, уже окоченевший. Местами шерсть вылезла, обнажив желтовато-серую кожу, обтянувшую твердое мясо.

Заводчане подошли ближе. Их лица исказили самодовольные улыбки. Меня замутило – скорее от их улыбок, нежели от вида собаки. Я громко провозгласил:

– Вы, мерзкие безжалостные негодяи, не имеете права мне приказывать!

Попытка подражания Маллигану не удалась. Я слишком открыто насмехался над этими полунищими людьми. И от такой насмешки нельзя просто отказаться, особенно если не знать нужных слов. Мне пришлось пожинать плоды своего труда.

И я съел собаку.

Я исступленно молол труп, гадая, какие его части шевелились под воздействием острых лезвий, а какие – из-за миллионов паразитов, гнездившихся в смердящей плоти. Кости хрустели по всей «Машине», и вскоре на мою тарелку стал вываливаться фарш, источающий смрад разложения.

Я перекрыл доступ в дробильные отсеки сразу же, как только смог, и половина туши осталась в мясорубке. Но все же меня поджидала приличная гора фарша. И тогда я пошел на последнюю уловку, которой обучил меня Маллиган: вылил в свой кувшин целую бутылку самого острого табаско (обычно такой бутылки хватает на год). Когда на дне осталось примерно с дюйм соуса, я прополоскал им рот, так что мой язык полностью онемел, и я временно утратил обоняние.

Ел я максимально быстро, набивая полный рот фарша и запивая его огненной смесью. За изумленными охами зрителей последовали возгласы ужаса. Горькая аммиачная вонь тухлого мяса распространялась на несколько метров. Кто-то упал в обморок, многие шатались от отвращения, хватаясь за горло, – их рвало. Те, кто был сзади, бросались вперед, чтобы увидеть это собственными глазами, другие, наоборот, бежали прочь. В каждой ложке был твердый заплесневелый жир, который собирался толстым слоем на моем нёбе. Я отчаянно пытался соскрести его ногтями и видел, что он весь перемешан с собачьей шерстью. Еще глоток огненного сока. Я не смотрел на тарелку и прикрывал глаза, пока вонючее мясо проваливалось в мой желудок.

Наконец я принялся за последние куски фарша, плавающие в маслянистой крови на дне блюда. Я мельком поглядел на пьяных заводчан (некоторые все еще ухмылялись): не удастся ли мне вылить остатки? Кувшин опустел, табаско закончился…

Но они смотрели. Тогда я допил кровь. Заглушить вонь было нечем, и последняя ложка так и осталась на моем языке. Слюна вперемешку с гнилым мясом наполнила рот едкими соками, и я испугался, что меня вот-вот стошнит. Однако фантастическим усилием воли я заставил себя проглотить последние капли. В ту же секунду меня прошиб озноб.

Тут я увидел в руке одного рабочего бутылку с прозрачной жидкостью. Схватил ее и набрал полный рот бледно-желтого алкоголя – очень крепкого алкоголя, куда крепче, чем я ожидал, но в ту минуту мне было все равно. Я прополоскал рот и сплюнул, жадно выпил еще. Из вращающегося тумана опьянения и тошноты я увидел осклабившиеся лица и почувствовал хлопки по плечам и спине. Я съел собаку. И, как Маллиган в тот вечер, объелся.

Но хмельные рабочие, чьи деньги (несмотря на возникшую сумятицу) я надежно спрятал в фургоне, меня не отпускали. Они то и дело подносили к моим губам бутылку, и, словно дерущиеся регбисты во время матча, мы постепенно отползли от «Машины» в темноту ночи.

Остановились мы только поддеревом. Издалека доносился гул ярмарки. Откуда-то появились еще две бутылки алкоголя, в котором я признал дешевый спирт домашнего производства. Его разлили по рюмкам из толстого стекла, и один мужчина провел долгий напыщенный ритуал в мою честь: сначала прочитал короткую молитву, затем одним махом опустошил рюмку и вылил несколько капель через плечо, издавая при этом странные звуки: ж-ж… ш-ш… ж-ж… Потом он замер, все еще держа рюмку над плечом. Его товарищи одобрительно закивали и что-то проговорили.