Животная любовь - [20]

Мигая и подергиваясь, загорелись неоновые трубки. Детектив открыл вторую дверь слева: «Попрошу пройти сюда».

Мы вошли в маленькое помещение без единого окна, освещавшееся лишь настольной лампой, привинченной к старому верстаку. Слева, на краю верстака, рядом с обыкновенным серым телефоном, в засаленной картонной коробке лежало полбуханки надкусанного ржаного хлеба и граммов сто нарезанной кружками, полузасохшей салями. Справа виднелись наваленные стопкой брошюры и журналы, сверху лежал детективный роман в черно-белой обложке, украшенной изображением стилизованной виселицы. В углу этой явно переделанной в кладовку комнаты стояла какая-то жестяная будка для переодевания, из нее торчала автомобильная шина. В остальных углах валялись мешки, куски кабеля, какие-то инструменты, куча старых огнетушителей.

Детектив обтер рукавом сиденье стула, что-то не очень увесистое плюхнулось на пол.

— Прошу выложить на стол украденное и сесть сюда, — сказал он и устроился по другую сторону верстака, возле лампы.

Он достал из пиджака пачку сигарет:

— Вы курите?

— Курю, но предпочитаю свои. — Вместе со свечами я положила на стол свои, дешевые и без фильтра, и, почувствовав, что прихожу в себя, что голос у меня перестал дрожать, добавила, изо всех сил стараясь говорить хамским тоном: — Возьмите лучше мои — или нет, вам, наверное, не положено, вдруг я их тоже украла.

Магазинный детектив склонил голову набок и посмотрел на меня — озабоченно, почти с грустью, даже как-то виновато:

— Я все понимаю, вы так молоды, вы не хотите, чтобы из-за дюжины каких-то там вонючих свечей вся ваша жизнь покатилась к чертовой матери, но ведь об этом вы могли подумать заранее.

— Конечно, главное, чтобы у вас все было в порядке, и потом, после всего этого, вы спокойненько отправитесь домой, к своей мамочке… — Я смолкла, почувствовав, что взяла какой-то неверный тон. Смутившись, я стала шарить по карманам в поисках спичек, а в носу и в глазах опять что-то подозрительно защекотало.

Детектив поднес огонь сначала мне, потом себе. От желтого, пахнущего бензином пламени его походной зажигалки на мгновение повеяло уютом.

— А давайте зажжем еще такую вот желтенькую свечу! — сказала я, пытаясь рассмеяться.

— Вот она, воспитанная современная молодежь. Одно сплошное легкомыслие.

Он стряхнул пепел прямо на колбасу и как-то зигзагами пододвинул ко мне коробку, словно это была не коробка, а игрушечный автомобильчик. Я погасила свою недокуренную сигарету без фильтра, раздавив окурок прямо о буханку, и вытащила себе другую из его пачки. Он снова посмотрел на меня. Его глаза, наполовину скрывшиеся за клубами дыма, смотрели прямо на меня с таким явным, неприкрытым состраданием, что сам он показался мне теперь даже красавчиком, и в душе у меня забрезжила маленькая надежда на спасение, на то, что исход последнего, как я твердо решила, припадка моей клептомании будет, возможно, не самым трагическим.

— Я тоже был когда-то человеком беззаботным — нет, не таким, как вы, нарушить закон я никогда бы не смог, но, поверьте, жизнью я наслаждался вовсю…

«Наслаждался он, видите ли», — подумала я и подалась вперед, заставляя себя следить за выражением его глаз-светлячков, ловить его взгляд, изображая напряженное внимание, — ловить постоянно, и пусть этот мягкий, лучистый взгляд проникает мне в душу.

Отца своего он не знал, мужчины у матери менялись постоянно, а его, единственного своего ребенка, она не любила, и, как только представилась возможность, он с радостью распрощался с родным домом, подрядился сразу на десять лет, и будущее «яснее ясного» открылось перед ним: срочная служба, потом офицерская школа, новый контракт — опять на десять лет, и восемь лет все шло «без сучка, без задоринки», но потом его отправили офицером-инструктором в одну пограничную роту, и с солдатами там у него все было «тип-топ», но вот с одним начальником не сложилось, и тот «пришил ему аморалку», а что его слово значило по сравнению со словом полковника — он и пикнуть не смел, хотя был «абсолютно чист»; так и «положил голову на плаху», и пришлось ему «сделать всем ручкой». За три месяца до окончания первого контракта — «Нет, вы только представьте себе», — сказал он мне — из армии, которая была для него всем, его с позором изгнали.

И магазинный детектив, который под конец стал говорить хрипло, с запинками, провел рукавом пиджака по лицу.

— Поверьте, — сказал он, — уж я-то знаю, как это бывает. Навредить я вам совсем не хочу, даже если вы, в отличие от меня, и вправду совершили проступок. В конце июля меня уволили, а в полицию и проситься не пришлось — взяли без разговоров, и вот я здесь, с сентября, с тех самых пор, как эта стекляшка открылась. Если по службе у меня все будет хорошо, если ни одного, ни малейшего проступка на моем счету не будет, тогда мне, может быть, дадут еще шанс…

Я видела, как моя надежда на спасение то совсем близка, то опять исчезает, кажется — вот-вот ухватишь ее за хвост, ан нет; и действительно, детектив откашлялся:

— Да какое это имеет значение, сейчас речь идет о вас; не бойтесь, сразу-то они вам голову не оторвут. Ну что ж, документ, удостоверяющий личность, кошелек. Я вижу, сумочки у вас нет?