Живописец теней - [24]

– Ты имеешь в виду – с женщиной?

– А что еще заставляет людей совершать безумства? Что приводит людей в отчаяние в мирное время?

Сестра взглядом заставила его замолчать.

– Потом поговорим. Лучше скажи мне… вон там стоит, случайно, не Окессон?

Это был и в самом деле местный галерист. Он кружил между одетыми в черное гостями и пожимал всем руки.

– Это был шок, – грустно сказал Окессон, подходя. – Мы должны были встретиться в тот самый день, когда Семборн нашел его мертвым… Самые искренние соболезнования… Странно, я видел его пару недель назад, он был в прекрасной форме. Никаких признаков болезни. Я был совершенно уверен, что он доживет до ста. Прошлым летом мы играли в теннис. Каждую неделю! За десять матчей я не взял ни одного сета, а он ведь на двадцать два года старше меня! А наш последний матч! Мы играли на гравии у Страндсбаден, и я потом сказал жене: «Мне кажется, Виктор изобрел эликсир жизни!» И что я буду без него делать? Я ведь, понимаете ли, только его советам и следовал! Если Виктор говорил, что стоит, к примеру, посмотреть выставку в Мальмё, я тут же садился в машину и ехал. Если он советовал купить картину никому не известного художника, я покупал, не задавая вопросов. У него, знаете, такой глаз был… тут же определял, что хорошо, а что так себе. За все годы он ошибся только один раз… еще в семидесятые годы. Как раз начал входить в моду Ула Бильгрен из Мальмё. «Плагиатор, – сказал Виктор. – Забудь про него. Кто захочет вкладывать деньги в художника, которому нечего сказать? Мастерством он владеет, согласен, – сказал он, – освоил все стили. Тут тебе и абстрактная живопись, и конкретная, и фигуративная, и нон-фигуративная… беда только в том, что он совершенно не самостоятелен. Ворует все свои идеи у гения. А гений этот – немец по имени Герхард Рихтер! Как только у Рихтера персональная выставка в Кёльне, Ула тут как тут, изучает картины, потом едет домой, запирается в ателье и переписывает все подряд…» Я послушался – и зря! Такой подход не для продавца картин. – Окессон постучал пальцем по виску. – Что хорошо, а что плохо, в конечном счете определяет рынок. То есть такие люди, как я! А сейчас Ула Бильгрен – один из самых дорогих художников! В прошлом году Буковскис в Мальмё продал совсем небольшую работу маслом за полтора миллиона…

Жена Окессона, женщина с гипсовой после многочисленных подтяжек физиономией, подошла пожать им руки.

– Как это грустно… – сказала она. – Спасибо за предоставленную возможность попрощаться с усопшим. К сожалению, мы должны идти – внуки сегодня на нас.

Намекает, подумал Иоаким. Виктор так и не дождался внуков. Для Фалькенберга – страшный грех.

– Я знаю, что сейчас не время, – твердо сказал Окессон, – но что вы будете делать с оставленными Виктором картинами? Ты же не можешь продать в Гётеборге все, Жанетт?

– Мы еще об этом не думали, – сказала сестра. – Сначала мы должны сесть и посмотреть, что же папа оставил. Убедиться, что нет никаких распоряжений… может быть, он хотел что-то подарить. У меня такое чувство, что некоторым работам место в музее.

– Чтобы не перенасытить рынок, надо привлечь коллекционеров из разных мест, – не унимался Окессон. – У меня есть все необходимые контакты, и я могу взять на себя продажу, за вознаграждение, разумеется. Уж я-то знаю, где найти покупателей на западных шведских художников, даже если некоторые из них и не принесут больших денег, как вы, наверное, рассчитываете. От Олле Шёстрёма, например, в наших местах не избавишься. Но существуют такие… чуть не сказал – идиоты, которые готовы заплатить состояние за «Таможенный мост» того же Шёстрёма. Или за «Руины Фалькенбергской крепости в тумане».

Иоаким заметил, что сестра с трудом сдерживается, поэтому, чтобы разрядить атмосферу, а главное, не рассердить Окессона, которого он рассчитывал использовать именно так, как тот и предлагал, он вежливо проводил торговца картинами с женой до двери…

На тротуаре под верандой отеля стоял доктор Вестергрен с сигаретой. Иоаким воспользовался случаем расспросить его, не появилось ли чего-то нового в установлении причин смерти Виктора.

– Так странно, что он просто взял и умер, – сказал он, беря сигарету из протянутой пачки.

– Да, можно и так сказать… Поэтому я и не исключаю хроническое отравление.

– Когда он последний раз обследовался?

– В мае. Двадцать восьмого.

– Какая точность!

– Я прекрасно помню тот день, потому что была страшная жара. Двадцать восьмого был установлен новый рекорд температуры. Я обливался потом, а Виктору хоть бы что. Такие мелочи, как температура воздуха, его не интересовали.

– И ничего странного вы не заметили?

– Странного – нет. Если, конечно, не считать странным, что его физическое здоровье было, как у пятидесятилетнего. Виктор, сказал я ему, я даю тебе еще лет десять. А если ты обзаведешься женщиной и не бросишь играть в теннис, то все пятнадцать.

– Вы хотите сказать, что он мог дожить и до ста?

– Так я думал. У него было образцовое здоровье.

– Я понимаю, что сейчас не время для подобных вопросов, – сказал Иоаким. – Мне самому неприятно об этом говорить, но… самоубийство вы исключаете?