Живое прошедшее - [8]
Отец в те годы ездил на Родину, в станицу Бжедуховскую. Там его однажды, как сына казачьего офицера, посадили под арест в баню. Похожий эпизод был в биографии философа А. Ф. Лосева, выходца из донских казаков. Тот едва избежал ареста, когда приехал на побывку в родной Новочеркасск.
Об «изъянах» в биографиях отцу и маме не давали забыть практически всю жизнь.
После окончания института родителей направили на работу в Сясьстрой, где строился целлюлозно-бумажный комбинат. Мама работала инженером на производстве, отец преподавал химию в профессиональном училище при комбинате и, вероятно, занимал какую-то административную должность – был директором или завучем. В Сясьстрой родители приехали с одним чайником. Из-за обилия клопов им пришлось поставить свою кровать на середину комнаты, а ее ножки поместить – поместить в банки с водой. Но насекомые стали десантироваться с потолка.
В Сясьстрое в 1932 году родился мой старший брат Анатолий.
Впоследствии мама много работала на разных целлюлозно-бумажных комбинатах, которые находились в лесных северных и северо-западных областях страны. На особо тяжелых работах трудились заключенные, в частности политические. На одном из комбинатов мама видела Полину Жемчужину, жену Молотова, таскавшую бревна в воде.
Перед войной семья жила в Ленинграде, в Выборгском районе, где отец работал директором школы и учителем химии.
В начале войны отец стал заместителем начальника штаба Выборгского района по эвакуации детей. Детей, согласно плану, следовало эвакуировать в Новгородскую область, в район Боровичей, – как выяснилось, фактически навстречу продвижению немцев. Туда же отправили и моего брата. Очень скоро поезда с детьми стали попадать под бомбежки, но план – закон, и детей по-прежнему везли навстречу врагу. Анатолия отец вывез оттуда назад в Ленинград на машине. Отец и брат вспоминали, что, возвращаясь в город, видели Климента Ворошилова, который, кажется, тогда командовал Ленинградским фронтом. Автомобиль с отцом и Толей остановился у железнодорожного переезда; рядом оказалась открытая машина маршала. Он сидел запыленный и усталый, опершись на шашку.
Удостоверение личности отца – офицера ВМФ
Вскоре отец добровольцем ушел на Балтийский флот.
По всей видимости, он был хорошим офицером. Об этом брату сказал отставной моряк, изучавший историю Балтийского флота военных лет. Отец служил в Кронштадте, на Ладоге, в Дунайской флотилии, освобождал Таллин и Ригу, был в Польше и Германии, некоторое время провел в осажденном Ленинграде.
Во время блокады Ленинграда был момент, когда ожидался решительный штурм города немцами. Отец показывал мне окно в доме, выходящем на Неву около моста Строителей (ныне – Биржевой мост), где во время штурма должна была быть его огневая точка. Инструкции, которые он получил, касались выживания на этой позиции смертника: оказание самому себе помощи в случае ранения и т. д. Штурм не состоялся. По словам отца, немцы переоценили силы обороняющихся.
Охотно вспоминал отец участие в операции по скрытной переброске войск по Финскому заливу из Лисьего Носа на Ораниенбаумский плацдарм. Операция проводилась осенью 1943 года под командованием генерала Федюнинского как подготовка к снятию блокады.
Ранен отец ни разу не был, но на Ладоге тонул: караван военных судов шел за ледоколом в узком проходе во льдах и подвергся авиационному налету. Корабли были лишены маневра и стали легкой добычей. В черной шинели на льду отец казался отличной мишенью, но сумел добраться до зимовавшего во льдах озера небольшого военного корабля. Там был горячий душ и много рыбы, всплывшей после бомбежки. Несколько дней отец провел на этом судне, почти в санаторных – по тогдашним меркам – условиях.
Мой отец Георгий Яковлевич Сирота. 1943-45 гг.
Хотя отец о войне много не рассказывал (и фильмы военные не очень жаловал), свою нелюбовь к политработникам и особистам скрыть не мог. По его словам, эти люди призывали других к подвигам, но самих их в горячих местах не бывало. Более того, их исчезновение из расположения части нередко означало, что скоро начнутся боевые действия. После окончания боев агитаторы возвращались и строго разбирали действия непосредственных участников сражения. Такие офицеры отличались также особой любовью к сытой жизни. А все, кто слишком «держится за жизнь», никогда не «держатся за дух», как сказано было о подобных людях у Солженицына.
Работу особистов отец не одобрял. Например, взять в плен власовцев было в его понимании воинской доблестью, но потом мучить их, допрашивая, – грязным делом. С удовольствием он рассказывал, как при освобождении Таллина один из его подчиненных в ходе уличного боя в одиночку заскочил через парадную во двор дома, где оказалась большая группа вооруженных солдат так называемой Русской освободительной армии. Боец не растерялся и всех их принудил бросить оружие и сдаться в плен. Позже отец видел, как эти пленные на коленях (!) поднимались по доскам в вагон. Особой ненависти к «изменникам родины» у него не чувствовалось. Думаю, он считал случившееся с ними большой бедой. Примерно так же о власовцах пишет Солженицын в книге «Архипелаг ГУЛАГ».
