Живое прошедшее - [44]
К концу 1980-х примерно четверть моих друзей эмигрировали. Уезжали в Израиль, Германию, Америку, Канаду, в Австралию. На родине не было подходящей работы, и (или) люди не видели в стране будущего для себя и своих детей.
Отъезд в эти годы уже не был сопряжен с серьезными проблемами на работе, трудностями получения вызова, «битвами» в ОВИРе, издевательствами на таможне и проч.
Школьник Егор Сирота
Считалось, что уезжают навсегда. Это добавляло событию серьезности и даже трагичности. Моя семья тоже, конечно, думала об отъезде. Но не уехала; все-таки в нас была сильна привязанность к стране и не хотелось покидать ее навсегда. Кроме того, мы предчувствовали добрые перемены. Надежда окрепла в начале 1990-х. Это отмечает и Я. Кедми, специалист по эмиграции в Израиль: «Приход Ельцина к власти вселил в людей новые надежды. Многие в России, видя энергичную молодежь вокруг Ельцина, слыша речи о реформах, наблюдая крах советской власти и компартии, в которой видели источник всех бед в стране, черпали надежду в происходящих изменениях. Те, кто уже практически сидел на чемоданах, приостановили сборы на выезд». В нашей семье вопрос эмиграции решился, как мне кажется, правильно: Егор уехал в США продолжать образование, а мы остались в Петербурге и окунулись в новую для нас жизнь – предпринимательство. К сожалению, через двадцать лет «опять наметилась волна отъездов: люди, которым за сорок, меняют место жительства и меняют место ведения дел. Это не экономическая эмиграция начала девяностых, когда уезжали потому, что нет работы. Это, я бы сказал, политическая эмиграция: уезжают люди, довольные своим материальным положением», – пишет в 2013 году основатель торговой сети «Лента» (год рождения компании – 1993-й) Олег Жеребцов (Будущий Петербург. 2013.19 июня).
Мое отношение к советскому прошлому
Фирс. Перед несчастьем то же было: и сова кричала, и самовар гудел бесперечь.
Гаев. Перед каким несчастьем?
Фирс. Перед волей.
А. П. Чехов. Вишневый сад
Ужели к тем годам мы снова обратимся?
А. С. Пушкин. Послание цензору
Советское прошлое я не люблю. Хотя, как видно из вышеизложенного, особых притеснений я не испытывал. Но и повседневную жизнь в том, что касалось идеологии, я переносил с трудом, несмотря на то, что в шестидесятые, на которые пришлась моя молодость, политический климат смягчился. Как писал в те годы Е. Евтушенко в «Монологе голубого песца»,
Мое негативное отношение к советской действительности зародилось в раннем детстве. Помню напряженность дома в связи с неприятностями у родителей. У отца они были из-за социального происхождения, у матери – из-за национальности. Родители говорили об этом шепотом, так, чтобы я не слышал. Об этом же пишет А. Д. Сахаров в «Воспоминаниях»: «Я думаю, что, пока я не стал взрослым, папа боялся, что если я буду слишком много понимать, то я не смогу ужиться в этом мире. И, может быть, это скрывание мыслей от сына – очень типичное – сильней всего характеризует ужас эпохи».
Я чувствовал, что родителей незаслуженно обижают какие-то нехорошие силы.
В детском саду я учил песни «На дубу зеленом два сокола ясных вели разговоры… Первый сокол – Ленин, второй сокол – Сталин», «О тебе – отца ревнивей – Сталин думает в Кремле». Более раннюю «Песнь о батыре Ежове» я, конечно, не застал. В этих стихах и во всем, что связано с ними, я чувствовал фальшь и все те же всемогущие силы.
Уже в раннем детстве я понимал, что говорить об этом не надо. Позже это чувство переросло в страх, который жив во мне до сих пор. Этот страх – особый, не тот, что испытываешь, например, при виде хулиганов. Тот можно и побороть, он иногда мобилизует, придает силы. Страх того времени больше похож на чувство, испытываемое при ночном кошмаре. Он не мобилизует, а парализует и наполняет какой-то животной тоской.
Бытовые неудобства того времени: очереди, жизнь в коммунальной квартире, печное отопление, отсутствие газа и теплой воды – почти не влияли на мое отношение к советской власти. Дефицит и неудобства переживались легко, были привычны и худо-бедно объяснялись недавней военной разрухой.
Поскольку мое отрицание советскости зародилось уже в раннем детстве, то, вероятно, оно идет не столько от ума, сколько от сердца. Важен характер, а не позиция, говорил кто-то из классиков.
Как же мое негативное отношение к советской власти совмещалось с тем, что я прожил при ней большую часть своей жизни: учился, работал, строил карьеру? Действительно, я прошел по обычной для тех лет лестнице: октябренок, пионер, комсомолец. В комсомол вступил под давлением классного руководителя, намекнувшего, что мое упрямство может создать неприятности отцу. В партию не вступил, это для меня было неприемлемо. Но в то же время я сдавал бесчисленное количество экзаменов по общественным наукам, сидел на комсомольских собраниях… Борцом с режимом я не был. Но я всегда старался не контактировать с властями по политическим и идеологическим вопросам и не поддерживать лично никаких их инициатив. Это удавалось – более или менее удачно лавировал.
