Живое прошедшее - [41]

В самом Томском академгородке царила атмосфера замкнутого коллектива с безусловным подчинением директору Томского филиала, академику Владимиру Евсеевичу Зуеву. Сотрудники зависели от него во всем: будь то получение места для ребенка в детском саду, трудоустройство мужа или жены и т. д. Испортить отношения с Зуевым означало, что семье надо уезжать из Томска.

Зуев был довольно пожилым, подтянутым человеком, похожим на отставного военного. Он был собран и энергичен. Создание в лесу академгородка со всей инфраструктурой было по плечу только фанатичным и очень способным организаторам.

В городке велась серьезная партийно-политическая работа, он был наполнен плакатами, стендами, лозунгами… Практиковались дни здоровья, когда городок по зову лидера участвовал в лыжных соревнованиях. Лыжня пролегала прямо около домов, в красивом лесочке. Все происходило в виде небольшого праздника, в котором принимало участие и руководство академгородка во главе с Зуевым.

Зуеву не нравилось, когда пожилой сотрудник заводил новую семью с молодой женой, такие люди подвергались общей обструкции. Обстановка напоминала китайско-казарменную. Сотрудники были в основном молодыми. Сделать карьеру можно было активной научной или партийной работой, а лучше – той и другой сразу.

Работала научная молодежь много. Вся жизнь сотрудников делилась на две неравные части – работу и дом, который находился рядом с институтом. Эта их непростая жизнь давала им и радость, поскольку люди занимались, в общем, интересным делом, у них была перспектива роста.

Как-то представитель заказчика, молодой ученый и секретарь парторганизации института, был у меня дома, в Ленинграде. Пошли мы с ним в баню, в класс повышенной комфортности. Ничего особенного, вполне общедоступное место. Мой гость немного загрустил. Оказалось, что он в Томске должен был много трудиться на партийном поприще, угождать нужным людям, чтобы ходить там в такую баню. В Томске баня такого уровня была доступна не всем, а в Ленинграде в ней мог мыться и беспартийный горожанин. Эта история напомнила мне то, что писал С. Довлатов о классике советской литературы Валентине Катаеве: «Все материальные льготы, которые он вырвал у режима ценой бесконечных унижений, измен и предательств, доступны в западном мире любому добросовестному водопроводчику!»

В свою очередь я тоже бывал дома у этого томича. Перед отлетом из Ленинграда я всегда покупал для него мясо, мандарины и вообще еду. Мясо покупал впопыхах, первое попавшееся, обычно неважное. Но и этому в его семье были рады. Как-то его мама рассказывала, что недавно она едва не купила мясо – простояла в очереди на морозе несколько часов, была совсем уже у цели, но мясо закончилось. В ее рассказе не было досады, а скорее даже какое-то удовлетворение от того, что в этот раз она была уже совсем у прилавка. Привезенное мною мясо частью шло в морозильник, в запас, а частью в еду обычно в самодельные пельмени. А мандарины всегда убирали, оставляя к ближайшему празднику.

Как-то раз летели мы в Томск через Уфу. Во время посадки в Уфе зашли в ресторан при аэропорте. Сосед по столику сетовал, что с продуктами в городе неважно, хотя пищевые предприятия работают на полную мощность. Беда, по его словам, была в том, что продукцию этих предприятий вывозили из Уфы. Вывозили, в частности, в Томскую область. Каково же было наше удивление, когда в томском ресторане мы услышали ту же историю, только получателями местных продуктов назывались Урал и Уфа! Вообще истории о том, что один регион объедает другой, были в то время очень популярны.

В середине 1970-х во всем общепите страны по четвергам был установлен рыбный день. В этот день в столовых и ресторанах не было мясных блюд. Их заменяли блюда из ледяной рыбы, хека серебристого или минтая. Исходная рыба была глубокозамороженной, а приготовленная – сероватого цвета. Как-то в Томске мы пошли обедать в институтскую столовую. Был четверг, ожидалось рыбное меню. Мы увидели плакатик «Сегодня не мясной день». Так нас деликатно извещали, что в этот день нет и рыбы! Надо сказать, что в Ленинграде со столь острыми продовольственными проблемами мы почти не сталкивались.

Часть научной работы проводилась в экспедиции по реке Обь, куда мы отправились в начале 1980-х вместе с Егором. Плыли на небольшом корабле, жили в настоящей каюте, ели в кают-компании. Егор охотно принимал участие в работе и даже настойчиво просил допустить его и к ночным измерениям. Некоторые приборы были закреплены высоко на мачте, и надо было подниматься к ним. Ночью, по ходу судна это было довольно опасно, но я разрешил, и Егор делал это с удовольствием.

Мы плыли вдоль скучных берегов Оби с редкими небольшими прибрежными городками вроде Колпашево. Рассказывали, что иногда, когда Обь подмывала берег, вскрывались захоронения сталинских времен и людские останки смывало в реку. В те годы партийным лидером Томской области был Егор Лигачёв, и такие случаи при нем замалчивались. Ни о каких мемориалах не могло быть и речи.

В свободное время на теплоходе Егор много и удовольствием рыбачил. Там мы узнали об описторхозе – заболевании, вызванном рыбьим паразитом, которым заражено много обской рыбы. Говорили, что отчасти этим объясняется причина внешней неказистости местного населения.