Живите вечно - [8]

Зарю на штыках колыхала.

Товарищ, поет полковая труба,

Напомнив бои и походы.

Я вижу: горят под Кущевкой хлеба,

Горят наши лучшие годы.

ДBE ЖЕНЫ

Ох и славные ж девчата,

Настоящие друзья —

Наша Ната из санбата

И радистка Шаргия.

Кинут на руки шинели:

— Ой ты, матушка моя,

Нам шинели надоели.

Шел бы, парень, к нам в мужья!

Был я хлопец деревенский —

Очень молод и несмел.

От причуды этой женской

Заикался и краснел.

Извиненья слал культурно

Под прицелом старшины.

И куда такому дурню

Две красавицы жены?!

— Вы, девчонки, как хотите,

Наше дело — сторона.

Шутки в шубках не шутите —

Над землей гремит война.

Кто с ружьем, кто с пушкой дружен.

А подружки за свое.

Нарекли солдата мужем,

Перештопали белье.

Напевали, хорошея,

Про вишневый цвет зари.

И таскал на тонкой шее

На троих я сухари.

О хозяйстве небогатом

С этих пор не забывал:

Три семейных автомата

Драил, диски набивал.

Даже щеткой из овчины

Чистил обувь для подруг,

Как порядочный мужчина

И внимательный супруг.

…На пол в хате, сном сраженный,

Взвод валился наповал.

С двух сторон ютились жены,

Посередке — я вздыхал.

Шелестел под плащ — палаткой —

Был ни мертвый, ни живой.

Ветерком дышала Натка,

Шаргия — ковыль — травой.

Спали женушки — голубки

Под глухой метельный звон,

И до утренней побудки

Сторожил я этот сон.

А потом под Белостоком

В разомкнувшемся строю

Натку ранило жестоко

И порушило семью.

Я шептал:

— Не плачь, голуба! —

Докторов на помощь звал.

В холодеющие губы

В первый раз поцеловал.

Не сберег…

А Шарги вскоре,

Под салют победных гроз,

Вышла замуж за майора,

Не шутейно, а всерьез!

И вернулся я до хаты

Над серебряным Донцом

Вроде парнем неженатым,

А по честности — вдовцом.

Ох и славные ж девчата,

Совесть, молодость моя, —

Были Ната из санбата

И радистка Шаргия.

КАВКАЗСКИЙ ПЕРЕВАЛ

На Кавказском лесном перевале

Бой кровавый в скалах не стихал:

Егеря обгорелые брали

Наш кремневый крутой перевал.

Били густо из ружей и пушек

С той и этой слепой стороны,

В рукопашной калечили души —

Егеря и Отчизны сыны.

И штыки у стрелков поломались,

И патроны в обоймах сожглись…

Кто остался в живых —

Сосчитались,

По своим сторонам разошлись!

От пальбы — и косуль, и оленей

В той поре отворачивал страх,

Беспризорные хищные тени

Раздвигали кусты на горах…

Одинаково — белые кости

И германцев, и наших славян

Обнажились в корнях жимолости,

Уложились в сыпучий курган.

А над ним колыхаются ели

И в иголках стоят три сосны, —

В память горной свинцовой метели

Беспощадно глухой старины!

И каштаны, и спелые груши

Опадают в траву среди скал…

И свои, и германские души

Стерегут голубой перевал.

А на гребне казбекских кордонов —

Снег и лед, и реликтовый лес

Заметают надежды тевтонов…

И восходит цветок эдельвейс.

СИНИЦА

Мы возвращались в дальний тыл,

Солдаты армии Чуйкова,

По следу грома боевого,

По свежей памяти могил.

Кругом зеленая трава

Покрыла щели и бойницы,

Где светлогрудая синица

В стволе орудия жила.

Был полдень солнцем осиян,

Во все концы — земля большая

Дышала силой урожая

В нее заброшенных семян.

По флангу нашего полка

Земля атакою примята.

Из жерла пушки синичата

Все просят, просят червячка.

Синице этой повезло:

Где ни кустарника, ни дуба,

Дыра в тяжелой пушке

Круппа — Как настоящее дупло!

Металл добыт в коре земной…

Природа мудро порешила:

Коль смерть несет он и могилы, —

Пусть будет прежнею землей.

Звенела птица: «Тень да тень»,

Взлетев на ржавый пушки хобот,

Солдат на родину торопит

Веселый, белобровый день.

СТАРАЯ РАНА

Снова старая рана открылась,

До рассвета я глаз не смыкал.

А как в небе заря засветилась,

На больничную койку попал.

— Стойте, доктор, меня не вяжите,

Я не стану, не буду кричать.

Как в минулом бою, прикажите:

Будет больно — сумею молчать.

Я считался бойцом терпеливым, —

На войне не всегда нам везло,

И железо с лиловым отливом

Утомленное тело секло!

Оттого и палата двоится,

А по коже — холодная дрожь,

Как увижу больничные шприцы,

В серебре хирургический нож…

Билось небо, жгутами свивалось

Средь тягучей, больной тишины.

Мне германская пуля досталась

От последней Великой войны.

ВОЕННЫЙ ХЛЕБ

На пепелище, на кострище,

Где клен от пороха ослеп,

Вживая в землю корневища, —

В награду людям вырос хлеб!

У колосков зернисты донца

И в стеблях соки горячи.

Как у полуденного солнца,

В колосьях колкие лучи.

И солнцем меченые руки —

Грубы, шершавы и черны

От нивы, взятой на поруки,

От лемеха и бороны…

Когда же в радости сердечной,

Переходя из века в век,

Расправит согнутые плечи

Нуждой побитый человек?..

И мир войдет в его жилище,

И освятит родная степь

Свой хлеб с кострища — пепелища,

Военный, древний житный хлеб?!

Григорий ВАСИЛЕНКО

ПРИВИДЕНИЕ

Безвестной Екатерине и ее дочери из войны

Вскоре после возвращения весенней порой со встречи с однополчанами в глухой заброшенной деревушке Петрыкино, памятной тем, кто воевал там в грозном сорок первом, разнылась старая фронтовая рана, и я оказался в госпитале на операционном столе.

Укрытый коричневой простыней, я ждал хирургов, прислушиваясь, как операционная сестра раскладывала хирургический инструмент, отдававший холодным металлическим звоном, по особому воспринимаемым в операционных. После того, как сестра с профессиональным искусством сделала мне укол, мои предоперационные волнения как‑то незаметно сменились полным безразличием к тому, что меня ожидало. Я рассматривал огромный купол с блестящим экраном, повисшим надо мною, закрывая весь потолок.