Живите вечно - [41]

Пашка нетвердыми руками сжимал плечи своего сержанта, шероховатые ладони срывались, скользили по мягкой ткани плаща, щекой он чувствовал эту мягкую и теплую ткань.

— Братцы! — сквозь всхлипы вылаял Пашка. — Братцы!.. Это ж… сержант! Он меня… спас! Из окружения… вынес!

Все по — прежнему молчали. Пашка уже давно перестал рассказывать о своей фронтовой жизни, об атаках и прорывах, почти никто и не знал, что он воевал, поэтому слова его и не находили мгновенного отклика.

— Ну, ну, лейтенант, не раскисай. Ты о пиве забыл.

В густом и сочном, с барственной ленцой голосе не улавливалось прежних интонаций, не сержантов это был голос. Пашкз, наконец, это осознал, выпустил чужого человека из объятий и отпрянул, как будто нечаянно обжегся.

— Извини, сержант. Извините… Я это… по — старому. Я н. е хотел…

Бывший сержант неодобрительно покачал головой.

— Раскис, лейтенант! — Он поглядел строго, осек взглядом. — Не ожидал. Ты что, матюкаться разучился? Не узнаю. Ты ли? Ты, лейтенант Никаноров?

— Я, — выдохнул Пашка, смущенно озираясь. — Я, товарищ сержант.

— Эх ты, браток! — Сержант обнял и порывисто поцеловал Пашку. — Я и сам растерялся… Рад! Рад встрече! Уцелел на войне! Что же ты?.. Какого черта! Давай кружку!

Пивная площадка все еще безмолвствовала. У всех на глазах Пашкин туз завладел кружкой, привычно сдул осевшую пену и, задирая голову в серой шляпе, выпил без передыху чуть ли не до дна. Не спеша отер холеной ладонью рот и твердо поставил кружку на стол. Истово, с жадностью пил. С аппетитом. Пашка видел: даже глаза от удовольствия зажмурил. И догадался: «Любит!»

— А теперь, лейтенант, — косо глянув на подступающих зевак, сказал бывший сержант, — пей скорее да пойдем, шумно тут, людно… Сколько лет прошло! Пошли, поговорить надо.

— Еще кружечку? — попытался вмешаться Пашка. — У меня еще за две уплачено. И четвертушка есть!

— он призывно хлопнул по карману. — С таранькой. А, сержант?

— Нет. Не могу. Мне и одной нельзя было. Врачи категорически запретили.

— Понятно.

Пашка махнул рукой — черт с ними, с повторными! Как и сержант, он залпом опорожнил свою кружку, утерся рукавом и кинулся за фронтовым дружком, который широко шагал от пятачка к роще.

— Я тут одно место знаю. Возле речки. Часто отдыхаю, — сказал тот, когда Пашка догнал его. — Вот встреча так встреча! Как живешь, лейтенант? Жив! Я рад.

— Живу — не горюю, я‑то что. Вы‑то как?..

— Отставить, лейтенант. К чему эти церемонии? Мы расстались — ты офицером был. И на «вы» мы не общались. Или я запамятовал?

— Нет, ты не запамятовал, сержант. Мы по — простому общались. — Пашка хотел назвать сержанта по имени и запнулся. — Хорошо общались! — поспешно прибавил он. — А жив я… разве ж забыл, как ты меня три дня на спине пер!

— Сколько, сколько? — смешливо удивился сержант. — Может, неделю? И когда это было?

— Вот тебе и на! Ты что, прорыв под Коростенем забыл, когда мы в котел попали? Еще майор

Петренко нас выводил. Меня фрицевский автоматчик насквозь продырявил! После Киева, помнишь, мы на запад рванули, а не — мец…

Коротким движением руки бывший сержант обрубил Пашкину речь на полуслове — как будто глотку перерезал. «Ого!» — успел подумать Пашка. Он и раньше догадывался, что сержант высоко взлетел, теперь же окончательно убедился. И смутился, сник.

— Коростень не забыл, — тихо проговорил сержант. — Мне тот день нельзя забыть. Но ты неправ, лейтенант: я тебя всего часов пять тащил.

— Неужто? А мне казалось… Да нет. я хорошо помню! То ночь, то день…

— В бреду, лейтенант. Ты без сознания был.

— А небо в алмазах?

— Что?

— Увидим небо в алмазах — не ты говорил? — с хитрецой спросил Пашка.

— Это помню, говорил. Ты открыл глаза, я сказал… Я тебя положил возле трех березок. Под средней. Поляна… Там было много раненых. А он все жал, прорвались танки. Через полчаса я снова был в бою. Ну вот, и вспомнил все, — с удовлетворением заключил сержант, — мы еще двое суток прорывались. Но раненых выносили другие. А я больше тебя не видел. Удовлетворен?

Пашка несогласно дернул головой.

— Нет, никого не помню, одного тебя. И в госпитале, и потом… Ты, ты мне жизнь спас, такого не забывают!

— Ты полумертвым был, лейтенант. Я даже не надеялся… Чудак, разве в том дело, кто кого нес. Главное, выжил! А я тебя похоронил… Как давно это было, — поморщился сержант. Он потер ладонью лоб.

— Точно, давно, — согласился Пашка. — А будто как вчера. Выходит, прорвались мы, сержант!

— Прорвались. Мы‑то с тобой прорвались. — Сержант снова поморщился. — Ты воевал после?

— Куда там. Навалялся, будь здоров! Из госпиталя весной сорок пятого прямо домой. А ты?

— Я под Берлином завершил.

— И ни царапинки?

— Ни одной, лейтенант.

— Да помню! — восторженно произнес Пашка. — На Днепре, когда Киев брали, снарядом восемь человек уложило, а ты встал, невредим!..

Они шли и говорили — Пашка быстро, сбивчиво и громко, а его фронтовой дружок — медленно, не повышая голоса. И уже близко была роща. Слева тянулся высокий серый забор. Дорога спускалась вниз, к речке.

— Это мы куда, сержант?

— Сядем где‑нибудь.

Сесть можно было и раньше, но сержант все шел, опустив голову. Шагал крупно, размашисто, словно спешил.