Живи, ирбис! - [63]

Вслед за щелчком выключателя комната снова проваливается в синюю мглу. В покоях Кащея Бессмертного и Бабы-Яги не иначе такой же зловещий свет… Какое опять жуткое лицо стало у бабушки — она будто умылась чернилами. Димушок ревностно следит за ней через прутья кроватки… Ох, снова вроде у старой тяжелеет голова, и дыхание какое-то странное, с хрипотцой… Ну, конечно, спит.

— Бабушка!

Старушка передергивается всем телом, издает губами всхлипывающий звук.

— Что еще? Ошалел что ли? Кричать этак… Чего тебе?

О чем же спросить на этот раз? Пить Димушок просил уже дважды. В сказке отказано наотрез. И вот сам собою выскакивает тот неприличный вопрос, который уже давно беспокоит мальчугана.

— Бабушка… — Димушок запинается, пожевывая нижнюю губу. — Бабушка, это правда, что ты — теща?

— Для кого как, — сердито отзывается старушка и шпилькой, вынутой из волос, почесывает в затылке. — Тебе-то кто докладывал об этом? Отец, поди?

— Да, это папка тебя так обзывает, — чистосердечно признается Димушок, но, спохватившись, добавляет поспешно: — Он уже давно так не ругается. Он больше не будет.

Бабушка усмехается. Синие тени сдвинулись на лице. Над губою, темной и жухлой, как прошлогодний лист, показались два длинных зуба, которые всегда наводят Димушка на нелегкие размышления.

— А ты сам-то знаешь, кто такая теща?

— Знаю.

— Ну, кто это?

Мальчуган с головой прячется под одеяло, что-то невнятно шепчет оттуда.

— Чего, чего? Говори ясней!

Одеяло медленно сползает.

— Это вроде ведьмы, — чуть слышно лепечет ребенок, не открывая крепко зажмуренных глаз.

Бабушка нежданно зашлась своим рокочущим грубоватым смехом и так же внезапно умолкла, помрачнела.

— Тоже, поди, папка учил? Про ведьму-то?

— Не, нет! Это я сам придумал, — горячо заверяет Димушок.

— То-то же! Сам… Внучок называется. Бабушка родная у него вроде ведьмы. Эх ты-ы, чучел пучеглазый!.. А спать кто нынче будет? Ты будешь спать наконец или нет? Вот позову Бабая, узнаешь тогда.

— А какой он — Бабай?

— Придет вот, сам увидишь, какой.

— Он с хвостом?

— И с хвостом и с рогами. Увидишь!

— Он черный?

— Да, заснешь ты, мучитель, или нет? — не выдерживает бабушка. — Хочешь, чтобы позвала? — И зловещим голосом негромко заклинает: — Бабай! Где ты там? А ну, иди-ка сюда…

Синий сумрак в углу сгустился как будто еще плотнее, гуще, и все в комнате притихло в жутком настороженном ожидании, только часы на комоде застучали испуганно, внятно.

— Не надо, бабушка, — шепотом взмолился Димушок. — Я не буду больше. Я сейчас засну. Я уже сплю.

Последние слова скрадывает натянутое на голову одеяло.

Теперь бабушка может дремать спокойно: Димушок не рискнет больше выглянуть из своей душной темницы. Отныне повсюду в темноте ему будет мерещиться что-то косматое, темное, с кошачьими глазами. Наутро бабушка уйдет, но таинственный Бабай, вызванный к жизни ее заклинаниями, останется.

…Увидеть его суждено было на следующую же ночь.

Не чьи-то шаги, не голоса, не шорох — Димушка разбудила це-пенящая недобрая тишина, повисшая над кроваткой. Такая мертвая тишина не может предвещать ничего хорошего, если в мире владычествует кромешная тьма.

Распознать его оказалось нетрудно. Черный, расплывчатый, он прицеливался из-под стола своим единственным, загадочно мерцающим глазком. В сущности, только этот хищно нацеленный глазок и был виден отчетливо, но воображение тотчас дорисовало остальное — и звериную морду, и горбатое, неестественно скорчившееся тело, и далее черный хвост, палкой протянувшийся по полу.

Никогда в жизни не чувствовал себя Димушок столь беспомощным и одиноким. Звать на помощь бессмысленно: до родительской спальни далеко, Бабай же — вот он, рядом. Не лучше ль затаиться, не дышать? Ведь, если случаются на свете чудеса, почему бы не быть и такому чуду: Бабай попросту не заметит схоронившегося под одеялом мальчишку?

Что может быть ужасней томительного ожидания беды? Минуты ползут, словно мухи по липкой бумаге, и не знаешь, какая из них окажется последней.

Уснул Димушок лишь перед рассветом, когда серыми квадратами обозначились окна по стенам. А утром — новое испытание. Всегда такая понятливая, внимательная мама на этот раз никак не хотела принимать всерьез открывшийся ребенку жуткий, таинственный, непостижимый мир. Напрасно, запинаясь от волнения, приводил Димушок в доказательство все новые и новые подробности, мама только смеялась над его ночными страхами.

— Выбрось из головы все эти глупости! — приказывала она, осердясь. — Выдумали какого-то Бабая. Чушь! Чтоб я больше не слышала! Тоже мне — мужчина! Трусишка ты, вот кто!

Нет, не всегда можно быть со взрослыми откровенным, не все тайны можно поверять даже маме.

…А каждую ночь вершилось неизбежное: с проклятым постоянством Бабай продолжал навещать Димушка. В нем было ужасно все — и то, что он пока не нападал, а лишь настойчиво выслеживал свою жертву, дожидаясь какого-то заранее предопределенного часа; и то, что он несомненно умел проникать сквозь стены, значит, в роковой час от него не спасет и одеяло; и то, что тело его могло принимать самые причудливые очертания — вытягиваться, как у змеи, растекаться, словно блин на сковородке, сжиматься темным шаром.