Живи и радуйся - [11]

Дед сидел впереди, покуривал и не оборачивался, а я помалкивал, не совсем разбираясь в тонкостях разговора.

Телега поравнялась с первым колком. Стрекотали в нем сороки и мелодично посвистывали какие-то птицы. Одна из них промелькнула среди веток ярко желтым оперением и странно, почти по-кошачьи прокричала.

– Кто это? – удивился я.

– А, кошка полевая, – махнул рукой Паша.

Я не понял:

– Говори, кошки не летают.

Кольша рассмеялся:

– А ты послушай, послушай.

– Не морочьте ему голову, – вдруг вмешался дед, – иволга это – птица такая, кричит, что мяукает, а по-местному ее зовут неправильно…

В лесу травы были выше и гуще, в сложном кружеве переплетений. Дед повернул лошадь с дороги в промежуток между двумя березовыми рощицами, и колеса телеги скрылись в траве, больно захлестали по ногам жесткие метелки дудника. В разные стороны сыпанули от телеги насекомые, с криком выпорхнули две большие птицы.

Запахи распаренных трав и цветов потекли с разных сторон густым ароматом. С непривычки даже в носу засвербело. И тут же дед остановил лошадь.

– Слезайте, приехали.

Я, торопясь опередить Пашу, не устоял на ногах, спрыгнув, и завалился в траву. Кузнечики сыпанули во все стороны, букашки, и пока я поднимался, Паша с Кольшей скрылись за первыми кустами. Отмахиваясь от зароившихся вокруг комаров, и я кинулся в лес, боясь потерять их из виду. Бойко стрекотали сороки. Из-за их непрерывного крика ничего не было слышно.

– Ну как? – раздался сзади голос деда. – Комары еще не заели? – Под его тяжелыми шагами похрустывал валежник.

– Да не-е, – храбрился я, ежась в то же время от частых укусов этих кровососов.

– Ну пошли, пошли собирать сушняк. Зимой здесь дрова пилили – макушки и остались. Подсохли они – порохом гореть будут. На растопку зимой лучшего не найдешь…

– Леня-я! – вдруг раздалось из глубины чащи. – Иди сюда, тут сорочата, – звал Паша.

Не дослушав деда, я кинулся в гущу молодой ивняковой поросли, прикрывая от хлестких прутьев лицо.

Паша стоял возле толстого ствола размашистой березы и глядел вверх.

– В том вон гнезде, – показал он куда-то вверх, – Кольша туда полез, сейчас достанет.

Из-за густоты веток не видно было, что делается наверху. Лишь часто порхали с резкими криками сороки.

– Не трогайте их, – объявился следом за мной дед, – пусть себе сидят.

Но Кольша уже показался на нижних сучьях березы. В одной руке у него я заметил пестроватую птицу и догадался, что это сороченок.

– Держи, – спрыгнув на землю, сунул он сороченка Паше в руки. – Да гляди, клюется.

– Зачем взял? – Дед кинул суровый взгляд на Кольшу. – Хуже маленьких!

– А чего? Пусть посмотрят. – Кольша насупился.

– Не за этим приехали…

– Паша, дай мне подержать! – Не спуская глаз с птенца, не особенно прислушивался я к словам недовольного деда.

С глубоким сожалением во взгляде протянул мне друг сороченка.

Тельце птенца было горячим и мягким, пальцы мои ощутили частые удары маленького сердца.

– Я его беречь буду, дедушка! – Жалость и восторг переполнили мою душу, и дед понял мое состояние, но не подобрел.

– Твои заботы ему не помогут, – пресек он мою радость. – Ему мать нужна, как вот тебе. А это вольная птица – среди людей все ровно погибнет.

– Я ему буду кузнечиков ловить, червячков, – по-своему понял я утверждение деда.

– Выпусти, внук, – не уступал дед моим чувствам, – мы уедем – родители его найдут, докормят. – Он легонько коснулся моих волос, и будто внушил свое желание.

Медленно разжал я руки, и сороченок, падая, почти у самой земли затрепетал крыльями, медленно-медленно поднимаясь над травой, и дотянул до ближайшего куста, на одну из веток которого и зацепился. Тут же, с отчаянным стрекотанием, подлетела к нему сорока.

– Пошли, – позвал дед, – не будем их пугать.

С неохотой побрели мы к опушке, отмахиваясь от наседавших комаров.

– Смотрите сухой вершняк по сторонам, – наказал через плечо дед, – и тягайте его к телеге.

Я заметил за одним из пней ветвистую валежину и заторопился. Осторожно, боясь поцарапать руки, поднял ее и потянул на опушку. Сухие сучья цеплялись за кустарник, деревья, траву… Руки немели, краснело лицо, а тут еще кровососы лепились со всех сторон на голое тело и жгли укусами, но я стойко терпел, напрягаясь всем телом.

– Ну как? – встретил меня дед возле телеги.

– Ничего, только комары злющие…

– Ладно, – дед взмахнул рукой, – поиграй с другом, а мы с Кольшей сами хвороста натаскаем.

– Пошли к бурьянам, – заторопился Паша, – там вон коршун летает. Может, гнездо найдем! – Не дожидаясь моего согласия, он побежал размашисто, вприпрыжку к высоким метелкам травяных зарослей, над которыми кружила большая серая птица. Я даже приотстал от него на полполяны, хотя и стремился во весь дух. Остро запахло полынью и коноплей. Паша вдруг со всего размаха упал в гущину бурьянов, и я едва на него не налетел.

– Ящерка! – заорал он, оглянувшись. Из-под его ладони пыталось выбраться какое-то небольшое животное, темно-серое, с узким и длинным язычком, раздвоенным на конце, который оно то прятало, то быстро высовывало. Змея! Я даже отпрянул, но увидел когтистые лапки и понял, что ошибся.

– Держи! Держи! – орал Паша. И в этот момент, ящерица прытко метнулась куда-то в траву.