Живи, Донбасс! - [35]

— А-а… Ирка? — старик отмахнулся и покрутил пальцем у виска. — Того она. Кукухой поехала.

— Да уж, не поедешь тут… — мрачно согласился парень.

— И так жизнь не сахар, — пенсионер сплюнул в грязь, — каждый день ложатся. Вон, всё перелопатили «Градами» уже! Ни света, ни воды, половины домов на посёлке не осталось. Вчера вон у Семёна — через дорогу, вишь? — дом жахнуло, мы тогда с Любкой в подвале сидели… Нашего Вольфа вместе с конурой в ошмётки, понимаешь? Выходим во двор… он-то дурной, поймать не успели, самим бы успеть до подвала — ну вот выходим, а там вместо двора — дыра, и всюду от Вольфа…

Старик прикрыл глаза ладонь и сжал губы — он плакал молча, без слёз; слёз давно уже не осталось. Ни у кого не осталось. Да и смерть здесь, на передовой, воспринималась как-то иначе — не так, как снаружи, в центре, где всюду благоухали розы и о войне знали лишь понаслышке.

— Восстанавливать будете? — сочувственно спросил солдатик.

Эх, совсем ещё ребёнок… Было заметно, как он то и дело настороженно прижимает ладонь к ремню, проверяя, на месте ли автомат, будто ища в нём спасение. Но оружие испокон веков приносит только смерть. Да и разве видел он, мальчишка, настоящую войну? Не как в фильмах, когда всё красиво и героически? Вот это всё — это были лишь её последствия. И всё туда же, в самое её жерло нацелился. Жаль его, аж сердце сжимается…

— Да на кой уже? — старик отмахнулся, вновь хмурясь. — Снова жахнет через день-другой, уже и нас самих не останется. Нас-то со старухой и хоронить некому будет. Сын вон тоже воевать пошёл, и…

О сыне вспоминать не хотелось — уж больно он напоминал этого солдатика, хотя и годился тому в отцы. Но взгляд у него был такой же, какой он уже неоднократно видел у этих идущих на фронт ребят: горящий, уверенный, будто вобравший в себя всю земную справедливость.

Но вот сына нет. И толку от той справедливости-то?

Старик вздохнул и перевёл взгляд на соседский дом, слепящий яркими красками. Как же нелепо он смотрелся посреди всей этой серой, выцветшей разрухи! И не радость в душе вызывал, а жалость и раздражение.

— Иркину семью всю положило… — сказал он тяжело. — Вон пару месяцев как, ага, в августе дело было. Она тогда в город поехала, а они все дома остались. Приезжает — и никого уже… Вот с тех пор и замкнулась в себе. Собирали ребятки её мужа и сыновей, что от них осталось-то, а она в саду копается да с собой о чём-то болтает. С глузду совсем баба поехала. Хотели и её тоже в город забрать, в больницу, а она отказалась, дралась. У неё ведь теперь всё хорошо, назло войне этой, смертям… Она не здесь. И никто её сломать не сможет, никакими обстрелами! Так-то, парень. Да только… Иногда лучше помнить. Всех помнить, чтобы счёт предъявить, когда придёт время. Эй, Ирка!

Женщина оторвалась от розового куста и недоумённо подняла взгляд. На её губах застыла лёгкая улыбка, а глаза были счастливыми, ясными, но какими-то пустыми. И чёрт его знает, что она там видела, но явно не их двоих.

— Здравствуйте, — неуверенно крикнул солдатик.

Женщина, чуть склонив голову набок, взглянула на него; несколько мучительно долгих, неловких секунд она просто стояла и смотрела, а затем вновь сосредоточилась на поливке. Лепестки роз казались бархатными, а лежащие на них капли — гранёными бриллиантами.

— Ось, сам видишь…

Его речь прервал отдалённый грохот — грохот, который ни с чем иным не спутаешь. Оба мужчины на мгновение застыли на месте, точно застигнутые охотником олени. Звук прокатился по всему их телу, от макушки до кончиков пальцев, и ушёл вибрацией в землю. Парень ощутил, как сердце рванулось из грудной клетки, дёрнулось и словно оторвалось.

И на всё это ушла ровно секунда — такая длинная и такая томительная. Оба почти с алчностью ожидали следующего звука — и дождались. Следующий взрыв раздался куда ближе.

— «Град»! — засуетился солдатик, но дед схватил его за плечо и толкнул внутрь калитки.

— В подвал! — скомандовал он зычным голосом и привычно рявкнул. — Бабка, стреляют!

Это были самые страшные мгновения — череда взрывов приближалась, ровно один в секунду, и каждый следующий был всё ближе и ближе… и вот ты понимал, чувствовал всем своим телом, что следующий снаряд — он упадёт прямо на тебя, и прятаться некуда. И тогда наступал момент парализующей паники — чувство, которое невозможно описать тому, кто его никогда не ощущал.

Старик и юноша рванули во двор и понеслись к погребу. В спину им грохотали приближающиеся «градины»: взрыв — один шаг, взрыв — ещё один, взрыв — а до погреба оставалось ещё несколько метров…

Старик пропихнул солдатика внутрь, где уже сидела, причитая и давя стоны, его бабка, и замер в проходе. Выматерился и, прежде чем нырнуть за ними следом, закричал:

— Ирка, дура! В подвал беги, «грады»!

Ира глупо улыбнулась. Что-то этот дед в последнее время раскричался — совсем беспокойный стал! Она только головой покачала.

Где-то снаружи взревел дракон, и рокот от огненной волны прокатился по саду, качнув хорошенькие головки георгин. Сад взволнованно зашептался, и Ира успокаивающе погладила бархатистые листики.

— Тише-тише, — прошептала она им нежно, почти касаясь губами цветов, — сюда драконы не смогут пробраться.