Житие Ванюшки Мурзина, или Любовь в Старо-Короткине - [47]

– Ну что же, Иван! – бодро проговорил тесть, поднимая высокий бокал с вином. – С возвращением! – Подумал и улыбнулся. – И за то, чтобы никогда запасникам не пришлось надевать полевую форму!

Выпили, начали есть. Костя тоже как бы вместо вина компот из бокала вылакал, но праздничной едой не заинтересовался. Ему Настя поставила здоровенную тарелку овсяной каши с изюмом, дала большую ложку, и сын начал ею орудовать ловко; любо-дорого было видеть, как уписывал овсянку Мурзин-младший, и на этот раз отец о сыне подумал уважительно: «Вот отчего он такой распространенный, как говорит обо мне дядя Демьян. Ему же на глаз пять лет, а голова и плечи – лет на восемь! А щекастый-то, щекастый! И такой литой, что не ущипнешь».

– Костя, – спросил Иван, – тебе в армии послужить охота? Сын подумал, покачал головой.

– Не! – сказал он. – Мой папа в армии.

Иван снова посмотрел на Настю, Настя – на отца, мать Ивана – на сына, сын – на тестя.

– Костя, сынок! – сказала Настя. – Приехал твой папа из армии. Вот он, твой папа, Костя! Почему ты мне не веришь?

Костя медленно положил ложку на остатки каши, повернулся к Ивану и, сломав левую бровь, начал глядеть на него и посапывать, но не сердито, а от напряжения. Смотрел-смотрел, думал-думал, а потом протянул баском:

– Мой папа… Хорошо, пусть это папа, а это дедушка, а это бабука, а это ты, мама… – Вздохнул, отдулся и солидно отвел разговор:– Кашу надо доедать. Я намедни оставил, и бабука сильно ругалась…

Тишина, опять переглядывание, а потом взял слово Иван Мурзин.

– А вот это мне глянется, – мягко, по-чалдонски, со вкусом оттого, что соскучился по родной деревне, по родному говору, по матери, по жене и сыну, проговорил Ванюшка. – Ежели Костя станет все на веру брать, мозги засохнут. Дойдет, дозреет, а вот чтобы нам больше задержки не было, выпить еще надо да поснедать… За ваше здоровье, мама! За твое здоровье, жена! За ваше здоровье, Глеб Иванович! За твое здоровье, Костя!

Домовито, уютно, согласно стало в комнате, хотя ничего особенного или умного Иван не сказал, а взял, наверное, простотой, несуетностью, основательностью – хозяин говорил, глава. Ели хорошо, с аппетитом, неторопливо, как и полагается есть в деревне Старо-Короткино. Потом Глеб Иванович закурил свою американскую сигарету. Настя блаженно откинулась на спинку стула, знатная телятница руки положила на колени, а Костя все-таки пошел рассматривать подарки человека, который, игра такая, считался его отцом.

– Ну и как дальше будем жить, Иван свет Васильевич? – бодренько проговорил тесть и улыбнулся Настиной улыбкой, отчего стал красивым, добрым и похожим на генерала больше, чем при полной строгости. – Настя тут мне в общих чертах рассказала, что вы учитесь на подготовительном. Что дружите с Никоновым… – И нежно, не по-мужски добавил: – Ах, какой хороший писатель! Очень хотел бы познакомиться…

– Как дальше жить будем? – переспросил Иван. – Это вы, Глеб Иванович, мне подручный вопрос задали. А то я все сообразить не мог, как такой разговор начать… – Иван налил себе в стакан глоток вина, выпил, вздохнул. – Ну, во-первых, стал я студентом Ромского университета. После подготовительного поступил заочником, да еще в виде исключения пообещали разрешить индивидуальный план – ну что-то вроде экстерна, коли у меня, все говорят, эта самая математическая шишка. Профессору меня показывали и даже ректору… Хороший человек – простой и вежливый. – Он вдруг оживился. – Чуть не забыл! Он вас, Глеб Иванович, знает. Поглядел мою анкету и так тихонько, почти про себя, говорит: «Поспелова Настасья Глебовна?., знавал я двух Поспеловых. Глеба и Валентина…» Денисов его фамилия.

– Денисов? Алешка?… Скажи пожалуйста!… Мы с ним вместе в школе учились! – встрепенулся генерал. – Ну ладно, дальше-то что?

– А дальше как в пословице: дров больше! – ответил Иван и вторично вздохнул. – Вот мать и Настя про военно-строительные отряды ничего не знают, а вам-то уж известно, Глеб Иванович, что вокруг военных строителей девчата гужом ходят… – Он покосился на жену и объяснил: – Стройбатовцам зарплата идет, но на руки денег не дают. А вот как служба кончается – получай! Работу и прописку в городе бывший солдат всегда получит, деньги есть – первый взнос на кооперативную квартиру. – Иван еще раз налил и выпил глоток вина. – Короче! Поступил я на подготовительный, потом оформился, в гараж на шарикоподшипниковый завод и снял на первое время комнату в десяти минутах езды от завода, а в январе – феврале можно и вступительный взнос за кооперативную квартиру платить… – Он помолчал и нахмурился. – Я на это не рассчитывал, но весь город судачит, что я не то побочный сын, не то племянник, не то первый друг Никона Никоновича, так что при теперешнем блате и протекционизме квартиру мне кооперативную до Нового года найдут… – Иван пожал плечами. – Что ж поделаешь, неохота без вас одному очереди дожидаться… А тебе, мать, долго ли до пенсии – будешь с нами жить, как устроимся… Эх, дайте уж мне одну заграничную сигарету, Глеб Иванович.

Возбужденный, с блестящими глазами, Глеб Иванович выдал Ивану сигарету, дал прикурить от зажигалки, по-молодому заржал, когда Иван зашелся кашлем от сладкого и губительного табака, и сделал жест, словно приказал: «Продолжайте, продолжайте!»