Житие Дон Кихота и Санчо - [30]

А в наши дни тебя манят островом, что именуется Марокко,⁶⁴ и приводят те же доводы, что приводил твой господин. Средь каковых были сверхубедительные, как например ссылки на изменчивость фортуны. Не принимай на веру, друг мой Санчо, все эти разговоры о сильных народах и народах умирающих,⁶⁵ ибо мир непрерывно меняется, и то же самое, что мешает тебе добиться торжества ныне, может статься, позволит тебе добиться торжества так, как это будет принято в будущем. Ты терпелив, а терпение в конце концов приводит к победе. И терпение твое куда ценнее, чем все слова, сказанные твоим господином о том, что в потасовке с янгуэсцами претерпели вы оба побои, но не уронили своей чести, «ибо оружие, которое было в руках у этих людей и которым они нас побили, всего лишь простые дубины».

Есть предание, что Филипп И, узнав о поражении своей Непобедимой армады,⁶⁶ сказал, что не посылал ее сражаться со стихиями; и в недавние времена, когда некая Армада изрешетила нас ядрами,⁶⁷ тебе опять сказали, друг мой Санчо, что победа над нами была одержана не благодаря мужеству, а благодаря науке и богатству. Но ты в ответ на россказни посмеиваешься, помалкиваешь и ждешь своего часа. Вот и жди, вечное ожидание — крепость, в которой ты засел. Тебя печалили не размышления о том, бесчестит или нет избиение дубинками, тебя печалила боль от побоев, и тут ты был совершенно прав, поскольку боль от побоев проходит, а от оскорбления — нет; и кто воспринимает боль как нечто преходящее, может считать, что тем самым уже победил ее и превозмог. Хотя, как сказал тебе твой господин, «нет горя, которое бы не забывалось, и боли, которую бы не исцеляла смерть».

После этих и прочих бесед Санчо уложил Дон Кихота на осла, и они снова пустились в путь и добрались до одного постоялого двора.

Глава XVI

о том, что случилось с хитроумным идальго на постоялом дворе, который он принял за замок

И снова встретились Дон Кихоту женщины, которые сделали для него воистину женское дело, женщины сердобольные и сострадательные, поскольку все они — жена хозяина, ее дочка и Мариторнес — изготовили для Дон Кихота постель (прескверную), в которую он и улегся после того, как его облепили пластырями снизу доверху. Дон Кихот отблагодарил их речью, в коей трактирщица обратилась в «прекрасную сеньору», а само заведение — в замок, чему женщины немало подивились, и показалось им, что перед ними — человек совсем другой породы, чем люди, к коим они привыкли; и оснований для такого умозаключения было у них хоть отбавляй.

Тогда‑то и вообразилось Дон Кихоту, что к нему вот–вот явится дочь владельца замка, внезапно в него влюбившаяся; и тут Мариторнес, пришедшая, дабы ублажить плоть погонщика мулов, человека плотского, наткнулась на нашего Рыцаря, человека духовного;⁶⁸ и тот обратился к ней с хитроумной речью, в коей просил прощения и объяснял, он‑де настолько разбит и изломан, что даже если б хотел удовлетворить ее желание, это было бы невозможно, да вдобавок он обязан хранить верность несравненной Дульсинее Тобосской; а не будь этих двух препятствий, невозможности удовлетворить ее желание и второго обстоятельства, он не оказался бы таким простаком–рыцарем, чтобы упустить сей счастливый случай.

Вот пример утонченнейшей добродетели и достойной воздержанности; а все прочее вздор. И добродетель сия, естественно, обрела награду в виде пинков и колотушек: и задал же Рыцарю гону погонщик, от похоти распалившийся до белого каления. На шум подоспел хозяин, и началась катавасия с побоями, описанная Сервантесом.

Глава XVII

в которой описываются бесчисленные невзгоды, испытанные храбрым Дон Кихотом и его верным оруженосцем Санчо Пансой на постоялом дворе, который Рыцарь, на свою беду, принял за замок

Все это сотворили силы волшебные, и вызванные ими передряги не заслуживают ни обиды, ни гнева, «ибо раз эти силы невидимые и призрачные, нам, при всем старании, некому здесь отомстить». И как только додумался ты, о чудесный Рыцарь, до таких глубин мудрости, когда передряги этого мира воспринимаются как невидимые и призрачные и, в силу такого восприятия, не вызывают гнева!

Ибо что иное, как не «рука, подвешенная к плечу какого‑то чудовищного великана», могло нанести тебе удар в челюсть так не ко времени в разгар нежнейшей любовной беседы? Все это дело потусторонних сил, — вспомни хотя бы, как однажды ночью, когда Иньиго де Лойола спал, «вознамерился дьявол не допустить, чтобы прожил он год 1541–й, — как сообщается в главе IX книги V его «Жития», — и вот ощутил он, что мужская рука стиснула ему глотку, и он ни дохнуть не мог, ни вымолвить Святейшее Имя Иисусово»; или другую историю, которую брат Хуан Пауло поведал отцу Риваденейре, а тот приводит ее в той же самой главе: «Спал он, как обыкновенно, близ кельи Лойолы, и вот проснулся в неурочный час и услышал шум, словно бы от того, что избивали Лойолу кулаками и хлестали бичом, а тот стонал и вскрикивал. Брат Хуан Пауло вскочил тотчас же, ринулся к нему и видит, тот сидит на постели и одеяло к себе прижимает, и сказал брат Хуан Паул о: «Что значит, отче, все, что вижу я и слышу?» А Лойола в ответ: «Что же слышали вы?» Тот рассказал, а Лойола ему: «Ладно, ступайте спать»».