Жители острова Хемсё - [27]

— Ах, ах! — завопила старуха, спасая книгу.— Ничего не выйдет! Вам спать хочется, господин пастор, и вам надо лечь.

Но пастор уже захрапел; он спал, положив руку на стол и как-то нелепо вытянув указательный палец, как будто он указывал им невидимую цель, которая в данную минуту была недостижима.

— Как же нам теперь уложить его? — спросила старуха у девушек.

Она знала, в какое он может прийти настроение, если его теперь, когда он пьян, внезапно разбудить. Оставить его в кухне не годилось, ради девушек; тоже и в комнату нельзя его внести из опасения, что будут болтать злые языки.

Все три женщины вертелись вокруг спящего, как крысы, окружившие кошку, чтобы надеть на нее цепи, но не решавшиеся к этому приступить.

А пока что погас огонь в печке; и ветер дул в окно и в неплотные стены. Старик, сидевший в одних чулках, вероятно озяб, потому что несколько раз подряд бессознательно поднялась голова, рот широко зевнул и раздался глухой стон, похожий на предсмертный стон лисицы, от которого содрогнулись женщины.

— Я, кажется, поспал,— сказал пастор.

Он встал и с полузакрытыми глазами пошел к скамейке, стоящей у окна; он лег, растянулся на спине, скрестил руки на груди и задремал, протяжно вздохнув.

Нечего было и думать его унести оттуда. Карлсон и Роберт, вошедшие теперь, тоже не решились тревожить его.

— Он спит! Осторожней! — заметил Роберт.— Дайте ему только подушку под голову, накройте его одеялом, и он проспит до утра.

Старуха взяла девушек с собой в комнату. Роберту было приказано идти спать на сеновал над кладовой, а Карлсон пошел в свою каморку. Потушили свечи, и в кухне стало тихо.

Вскоре все в доме погрузилось в более или менее спокойный сон.

* * *

На следующее утро, когда петух и фру Флод встали, чтобы разбудить всех своих, пастора и Роберта уже не было. Шторм улегся, холодные белые осенние тучи неслись с востока к материку, и небо снова просветлело.

Около восьми часов старуха пошла к восточному мысу посмотреть, не покажется ли в открытом море лодка. Вдали, в проливе, между островками выплывала то одна, то другая зарифованная парусная лодка, исчезала и снова появлялась. Море синело, как сталь, а наружные шхеры едва светились, они как бы висели на платках, окрашенных в цвет воздуха, как будто они из воды выплыли кверху, собираясь подняться в виде ночного тумана. Молодые тюлени лежали на бухтах и на мысах и бежали по воде, они погружались в воду, когда над ними тяжело пролетал морской орел, а потом опять выплывали, снова бежали, так что от воды летели брызги.

Когда фру Флод видела, что над какой-нибудь шхерой взлетали чайки, и слышала их крик, она решала, что идет парусник; и действительно, появлялись парусники, но все проходили мимо острова, то на север, то на юг. У старухи заболели глаза от холодного ветра и белых тучек; утомившись от ожидания, она пошла в лес. Она стала собирать в фартук бруснику, так как никак не могла оставаться без занятия, ей надо было что-нибудь делать, чтобы отвлечь беспокойство. Сын был как-никак ей всего дороже, и она и наполовину не была так озабочена в тот вечер, когда стояла у забора и когда на ее глазах исчезла в темноте другая смутная надежда, как теперь. Сегодня она особенно тосковала о сыне, потому что предчувствовала, что он вскоре оставит ее. Слова пастора, сказанные накануне вечером относительно сплетни, зажгли фитиль; скоро произойдет взрыв! У кого тогда насупятся брови — нельзя сказать, но можно допустить, что с кем-то что-нибудь тогда случится.

Наконец она тихонько побрела домой. Дойдя до дубовой рощи, она услыхала голоса со стороны мыса. Сквозь дубовые ветки она увидела людей, двигающихся вокруг навеса на берегу моря; говорили что-то, обсуждали, спорили. Что-то произошло, пока она оттуда ушла! Но что?

Беспокойство подстрекнуло любопытство, и она спустилась с возвышения, чтобы увидеть, что случилось.

Дойдя до забора, она увидела штевень рыбацкой лодки. Значит, они на веслах обогнули остров!

Ясно слышен был голос Нормана, описывающего происшествие:

— Он, как камень, пошел ко дну, потом опять показался на поверхности, но тут смерть ударила его в левый глаз; было совсем темно, как будто затушили огонь.

— Господи Иисусе! Он умер? — вскрикнула старуха и бросилась через забор.

Но никто не расслышал ее, так как в эту минуту Рундквист, стоя в лодке, продолжал надгробную речь:

— Тогда бросили мы дрек, и, когда якорное крыло хватило его в спину, то…

Старуха добежала до жердей, на которых сушились сети, и не могла через них пройти дальше, но она через растянутые сети разглядела, как в зеркале, затянутом вуалью, что все мужчины с мызы возились вокруг мокрого тела, распростертого в лодке, лежали перед ним, стояли на коленях, ползли по дну лодки. Она вскрикнула и хотела пробраться под сетью, но поплавки застряли в ее волосах, а бечевка била по лицу, как щетка.

— Что у нас там попалось в камбаловой сети? — крикнул Рундквист, обративший внимание на то, что сеть задвигалась.— Да ну! Неужели? Мне кажется, что это тетка!

— Все ли с ним кончено? — крикнула фру Флод изо всей силы.— Кончено?

— Кончено…

Старуха наконец высвободилась и поспешила к пристани. Густав лежал на дне лодки, без шапки, на животе, но он двигался, а под ним виднелась большая меховая туша.