Жить не дано дважды - [28]

Я вошла в дом. Лиза и дети спали. Я сняла в сенях туфли, задвинула их в угол и в чулках пошла к себе. Слышала, как Василий чего-то возился в сенях: входил, выходил, чиркал спичками и, наконец, ушел, видимо, захватив мои туфли.

Я кинулась в соседний двор. Из дома — шум, гвалт. Попросила ребятишек позвать Василия. Он вышел на крыльцо, закачался:

— А-а-а, дорогая женушка пожаловала — милости просим!

— Где туфли, мерзавец?

— Ну-ну, — сказал он и сузил глаза. — Ну-ну!

Подумал, покачнулся, плюнул сквозь зубы и вошел в дом. Через секунду оттуда вылетели мои туфли.

Мне некогда было возмущаться. Я забежала к себе домой за плетеной корзиной, в которой лежала пара чувяк, сшитых Степаном, и — на дорогу.

До самого Григориополя шла проселками. За Григориополем вышла на шоссе и попросилась в машину с солдатами. Так безопаснее и быстрее. Опасно в такую даль забираться без паспорта. Можно было бы попросить пропуск в жандармерии, но на это уйдет день и неизвестно, получишь ли — пропуска в Тирасполь выдаются неохотно. Успокаивала сама себя тем, что если остановит патруль, скажу правду — паспорт в жандармерии, справьтесь.

Тирасполь — небольшой город. Но в отличие от Дубоссар и Григориополя — по-городскому шумный, многолюдный. Много военных, главным образом — немцев. Но были румыны и итальянцы.

Я поняла — смешно думать, что в таком городе можно так просто найти Степана, даже если он жив и здоров. Единственная надежда, что он сидит в засаде на Полевой улице, возле дома сорок три и увидит меня сам.

Полевая, как объяснил Степан, на другом конце города. Несмотря на усталость, я пошла быстро, как ходят занятые люди. Надо как можно меньше обращать на себя внимание. Только на Полевой я замедлила шаг, сдвинула платок на самые глаза.

Улица окраинная, малолюдная. Домишки все одинаковые, тесно лепятся один к другому. Разница лишь в том, что одни имеют двор побольше, видно, побогаче владельцы. В таких дворах и дома понаряднее. Крыльцо крашеное, стены свежевыбеленные. А иные, кажется, от сиротства прижались плотнее, чтобы от непогоды друг дружку прикрыть.

На этой улице не останешься незаметной. И я, чтобы оправдать свое здесь появление, вошла в первый попавшийся двор.

— Чего тебе, девочка?

Навстречу шла немолодая женщина.

— Купите чувяки.

— Не надо нам, — сказала женщина, но протянула руку, чтобы посмотреть. — Почем?

Я заломила какую-то непомерную цену. Женщина охнула и вернула мне товар. Выходя из калитки, увидела номер дома — 39. Близко. Теперь можно не смотреть на номера, достаточно отсчитать от тридцать девятого два дома.

Остановилась у приоткрытой калитки и постучала: хозяева не услышат, но если есть собаки, они отзовутся. И оглядеться можно, пока стучишь. Дом этот побогаче других. Добротнее. На улицу два окошка с белыми занавесками.

Собак, видимо, нет. Я осторожно вхожу во двор. Когда хозяева держат квартирантов, сами они живут где-нибудь в пристройке. Отыскала глазами в углу двора флигелек с одним окном. Как бы озираясь, окинула взглядом дом и флигель — антенны нет. Из флигеля выбежала женщина.

— Тебе кого? — спросила она по-молдавски.

— Купите чувяки, — полезла в корзину. — Недорого отдам. Смотрите, сшиты хорошо и кожа крепкая. Знаете, как теперь кожу доставать? Другой раз бывает — гниль одна, батя и шить, говорит, противно. А эта такая…

Придуриваюсь, разыгрываю из себя простушку и тяну время — если здесь группа, должна быть рация, а где рация — там антенна. Я долго шарю в корзине, потом показываю из нее носок чувяка.

Женщина не выдержала:

— Да дай посмотреть!.. Не отниму. Протягиваю один чувяк.

Женщина вертит его, разглядывает так и этак, надевает на ногу. Хорошо.

— Давай другой!

— А вы этот, тетенька, снимите…

Женщина в сердцах плюет, но снимает чувяк с ноги. Я прячу его в корзинку и передаю ей другой, С другим та же церемония. Ищу антенну — нет ее. Неужели тот молдаванин ошибся? Тогда почему не пришел вовремя Степан?

— Вот глупая, — говорит женщина. — Дай оба померить.

Я протягиваю первый чувяк и смеюсь. Она подозрительно смотрит на меня:

— Ты чего это? Обманываешь, что ли?

— Мы не обманываем никогда, тетенька, — пытаюсь я обидеться. — Давайте назад чувяки.

Но женщина не отдает, чувяки действительно хороши — Степан шил.

— Сколько тебе?

Мне смешно — окно дома, выходящее во двор, имеет форточку. Форточка распахнута. К ней прикреплена длинная тонкая палка, на конце палки кусок провода Антенна! Как я не увидела ее сразу?

Торопливо называю какую-то цифру. Женщина удивленно вскидывает глаза: чувяки, очевидно, стоят много дороже.

— Постой здесь, — сказала она. — Принесу деньги.

Двор сам по себе небольшой, но за флигелем начинается сад — густой, пустынный. Из него можно вести наблюдение за домом.

— Вот деньги, — вернулась хозяйка. — Принеси еще пару, размером больше. Старику моему…

Я мотнула головой в сторону дома:

— А здесь кто живет? Вы им покажите мои чувяки, может, закажут. Уж заодно бы…

— Нет-нет, — перебила женщина. — Там военные, им не надо.

Дверь дома открылась, хозяйка меня подтолкнула.

— Иди, здесь нельзя быть…

Но я считала деньги. Считала, сбивалась и начинала сначала.

По двору шел мужчина средних лет, среднего роста, в темно-сером пиджаке, но в сапогах военного образца. Он внимательно посмотрел на меня, на хозяйку, снова на меня и молча проследовал в конец двора.