Жильцы - [30]

— Когда любишь негра, — говорит Айрин, — временами сама чувствуешь себя негритянкой.

В таком случае найди себе белого.

Писатель говорит, что должен вернуться к своей работе.

*

Февраль на время отступил, дав чуть пробрызнуть листьям и цветам. Завтра снова будет зима; обещание весны мучило Лессера.

Как-то вечером в конце февраля писатель в одиночестве спускался по восточной стороне Лексингтон авеню по той единственной причине, что прошлым вечером он прошел по другой ее стороне, как вдруг услышал смех на улице и в потоке прохожих узнал Билла Спира и Айрин Белл. Они шли по тротуару, возглавляя маленькую процессию среди ночной толпы — была пятница, — за ними шествовал Сэм Клеменс, а следом парами еще четверо негров: низенький, опрятно одетый смуглый человек в черной широкополой велюровой шляпе рядом с грузной почти светлокожей женщиной в мехах, державшей его за руку; затем двое негров с жесткими бородами в длинных пальто, один с футляром для флейты, другой с барабаном бонго, по которому он тихонько пришлепывал. У того, что с барабаном, нос был перебит и заклеен лейкопластырем.

Тоска охватила Лессера, когда он узнал четверых из семи и услышал их смех. Он последовал за ними, глядя на Айрин и Билла, довольных друг другом, и почувствовал, что ему это неприятно. Неужели я завидую им? Возможно ли это, ведь мне некого ревновать и я, насколько мне известно, не из ревнивых? Вспомнив, что он испытал подобное же щемящее чувство, когда впервые увидел Айрин у себя на междусобойчике, — нечто большее, чем просто желание и досаду, что не знал ее до того, как она познакомилась с Вилли, — Лессер почувствовал вдруг такое беспокойство, что невольно остановился и ухватился за фонарный столб.

Билл углядел его с той стороны улицы от цветочного магазина и крикнул: — Лессер, приятель, Христа ради, давайте сюда к нам. Я с дружками из Гарлема.

Силясь подавить охватившее его смятение, Лессер махнул рукой, ступил на мостовую и пошел на красный свет, лавируя в плотном потоке машин, меж тем как негры и Айрин с интересом наблюдали, удастся ли ему перебраться через улицу. Ему это удалось, и он приложил все усилия, чтобы скрыть неловкость и волнение, не выдать себя Айрин, которая издали смотрела на него, удивляясь если не тому, что он здесь появился, то причине, по которой он появился.

Если ты переплываешь Геллеспонт, а на другой стороне никого нет, в чем ты стараешься уверить себя? Или кого-либо другого?

— Мы проводим вечер в мансарде у Мэри, — сказал Билл. — Хотите пойти с нами?

Лессер сказал, что не возражает.

— Пристраивайтесь в хвост.

Гарри взглянул было на Айрин, словно ожидая ее одобрения, но она уже прошла дальше.

— Кто этот белый хмырь? — спросил Сэм у Билла достаточно громко, чтобы Лессер услышал.

— У этого писателя одна книга хороша, охренеть можно. И это он выложил башли, чтобы купить мне мебель для кабинета.

— Пристраивайтесь в хвост! — крикнул Сэм.

Ни одна из пар не потеснилась, чтобы дать ему место, и Лессер, предпочтя не идти вместе с Сэмом, замкнул процессию. Лишь один из четверых был ему знаком — мужчина по имени Джекоб Тридцать Два, который шел рядом со светлокожей женщиной, с серьезным видом кивавшей ему, закрыв глаза. Остальные, казалось, не замечали его, но Лессер был рад, что попал в их компанию, пусть даже в качестве порожнего вагона в составе. Ревность, переполнявшая его, исчезла, и он радовался приметам весны в февральской ночи.

*

Мэри жила с подругой-художницей в мансарде, расписанной в наркотическом трансе. Она сказала, что рада видеть Лессера. Лессер в свою очередь был рад видеть того, кто был рад его видеть.

— Я думала, вы как-нибудь зайдете ко мне, — сказала Мэри, — ведь мы живем так близко. Мой телефон есть в телефонной книге.

Он сказал, что подумывал об этом. — Я как-то думал об этом, но потом вспомнил про запах, который беспокоил вас в прошлый раз.

— О, я торчала в ту ночь, — засмеялась она, трогая Лессера за руку. — Вам не следовало так уж стесняться или робеть.

— А теперь вы тоже торчите?

— Сейчас я воздерживаюсь от травки. Когда я накурюсь, на меня находит уныние.

Говоря это, она глядела ему в глаза. — Вы неравнодушны к Айрин? Вы так и едите ее глазами.

— Она девушка Билла.

— У вас глаза становятся масляными, когда вы смотрите на нее.

— Это ее мини-юбка, мне нравятся ее длинные ноги.

— Мои красивее.

Лессер не возражал. — Вы красивая женщина, Мэри. — Почувствовав, как на него наваливается одиночество, он сдерзил: — Если я вам нравлюсь, я отвечу взаимностью.

Мэри, изогнув шею, мигнула обоими глазами и удалилась.

Я пишу об этом правильно, а говорю плохо, подумал Лессер. Я пишу об этом правильно, потому что переделываю написанное. Сказанное не переделаешь, и потому оно плохо. Затем он подумал: я пишу о любви, потому что знаю о ней так мало.

На вечеринке было около двадцати душ, причем писатель и Айрин были единственные белые. Белые души? Четверо из приглашенных сидели босые на полу, образуя джаз-банд, и оглушительно отбивали ритм. Над ними раскачивался с контрабасом пятый музыкант. Остальные танцевали. Слушая негритянский оркестр, писатель испытывал томление, тоску по жизни. Негр с заклеенным носом колотил по своему бонго, закрыв глаза. Его двойняшка, с вплетенными в жесткую бороду цветами, выводил на флейте пронзительную сладостную мелодию. Один мужчина теребил струны двенадцатиструнной гитары, прислушиваясь к каждому звуку. Негр в золотистой блузе и красной феске отбивал ритм ложкой по пустой бутылке. Другой выстукивал пальцами по гулкому контрабасу, покачиваясь с ним в обнимку. Каждый взбивал вокруг себя облако звуков. Они играли друг для друга, словно говоря, что их музыка прекрасна и они сами прекрасны. Над ними висел зонтик сладкого дыма, настроение у Лессера было приподнятое.