Жильбер Ромм и Павел Строганов - [18]

Впрочем, вернемся в Риом 40-х гг. ХVIII в. Николя-Шарлю еще не исполнилось и полутора лет, когда 12 мая 1747 г. у него появился брат – Жан-Франсуа, которого впоследствии тоже отправят учиться на стипендию аббата Фуэ. По воле родителей Жан-Франсуа в 21 год примет постриг в бенедиктинском монастыре. Добродушный увалень и бонвиван, любитель хороших вин и изысканных деликатесов, он также будет не чужд наукам и сочинит трактат о календарях, праздниках и нравах древних Афин и Рима (эту оставшуюся неопубликованной рукопись обнаружит во второй половине XIX в. М. де Виссак[166]).

Через 13 месяцев после рождения второго сына, 29 апреля 1748 г., жена Шарля Ромма принесла ему дочь. Веселая и добрая Антуанетта – так назвали девочку – окажется, увы, столь же некрасива, как и ее мать. Лишь в 35 лет она выйдет замуж за врача Жана Батиа (Bathiat), вдовца с пятью детьми на руках. Своих детей у нее так никогда и не будет.

Родившаяся 15 июня 1751 г. младшая из детей Шарля Ромма – Анн-Мари, как и старшая сестра, была очень похожа на мать, однако, в отличие от Антуанетты, уже в 18 лет вступила в брак, став женой прокурора Жильбера Тайана. Это ее дети, упоминавшиеся в предыдущей главе, Жан-Батист и Миет, окажут будущим биографам Жильбера Ромма бесценные услуги: первый – сохранив его архив, вторая – оставив в своих письмах красочные зарисовки из жизни семьи Ромм.

Именно на корреспонденцию Миет опирался я, говоря об особенностях характеров детей Шарля Ромма. И хотя Миет описала своих дядей и тетей, когда те вошли в уже достаточно зрелый возраст, подмеченные ею черты легко позволяют представить себе их и гораздо более юными. Эти заметки Миет относятся к 1788 г., когда в ожидании приезда Жильбера Ромма из России его мать пригласила к себе в Жимо и других своих детей. Вот каким Миет увидела Николя-Шарля: «Высокий, отлично сложенный, умное лицо, изящные манеры и речь хорошо воспитанного человека <…> В беседе г-н Ромм из Рошфора производит более яркое впечатление, чем его брат [Жильбер]; в разговоре с дамами он всегда сумеет убедить»[167]. А вот портрет Жана-Франсуа: «У этого доброго монаха приятная физиономия. Низенький и толстый, он все время хохочет и думает только о том, чтобы выпить и поесть. Первое, что он [приехав] спросил у матери, – есть ли у нее бургундское и жив ли еще Симон Лягушка[168]. Мадам Ромм поняла намек и послала в Риом гонца, который привез блюдо лягушек, приготовленных знаменитым кулинаром. <…> Он [Жан-Франсуа] ни секунды не остается в покое, с ним все время надо играть или петь. Я не думала, что священнослужители могут быть такими веселыми. Он играет на скрипке и флейте и охотно соглашается аккомпанировать, чтобы мы потанцевали»[169].

Не менее выразительно появление Антуанетты: «Моя тетя Батиа с мужем откликнулись на приглашение бабушки. Если бы ты только видела, – обращается Миет к кузине, – триумфальный въезд этих добрых горцев. Вдвоем на одной лошади, сапоги торчат вперед, портманто сзади; одежда и внешний вид соответствующие. Ты знаешь мою тетку и можешь представить себе, как на ней сидит костюм для верховой езды. Ее муж одет, как в старые добрые времена. Вместе они являют собою преуморительное зрелище. <…> Она [тетя Батиа] остроумна и весела. Тот, кто узнаёт ее получше, прощает ей некрасивую внешность»[170]. От Миет нам также известно, что и ее мать Анн-Мари «любит светскую жизнь и увеселения, не пропускает ни одного бала или спектакля – она везде, где развлекаются»[171].

На фоне столь веселого и жизнелюбивого семейства странным контрастом смотрятся суровость и аскетизм Жильбера Ромма. Впрочем, уже с первых дней жизни у него все было не как у других братьев и сестер. Так, появление на свет каждого из них произошло в монотонной череде буден провинциального городка, наполненных мелкими повседневными делами, не привлекшими к себе внимание риомских летописцев. Теперь нам уже не узнать, чем жил Риом в те дни, когда впервые увидели этот мир Шарль-Николя и Анн-Мари, Жан-Франсуа и Антуанетта. Зато мы точно знаем, что делал Риом, когда родился Жильбер, – истово молился.

В ожесточенной борьбе иезуитов, поддерживаемых высшей церковной иерархией Парижа и Рима, против янсенистов – борьбе, определявшей ход религиозной (а порою и политической) жизни Франции на протяжении большей части XVII и XVIII столетий[172], – Риом безоговорочно стоял на стороне янсенистов. Сколько бы ни пытались клермонские епископы увещеванием и даже принуждением убедить риомское духовенство отказаться от янсенистской «ереси», оно оставалось непреклонно в своих убеждениях, в чем его твердо поддерживали и столь влиятельные в этом городе судейские учреждения[173]. В начале 1750 г. руководство епархии предприняло еще одну попытку наставить риомцев на путь истинный, прислав к ним миссию с генеральным викарием во главе. Местный житель Антуан Месье в своем дневнике так описал происшедшее:

15 февраля 1750 г., в первое воскресенье Великого поста, миссия прибыла в Риом. Ее открыл г-н де Фелигонд, генеральный викарий. Освящение креста, установленного у ворот Мозак напротив селитренного завода, произвел 12 апреля 1750 г., в воскресение Доброго Пастыря, по окончании вечери г-н Пелиссье, декан церкви Сент-Амабль