Жиголо - [114]

— Не умничай, Гоу, — вмешался Хозяин. — Ты же знаешь, я не люблю этого.

— Он не любит! — взвился великий Гоу. — Да, ты кто такой! Ты — червяк передо мной! Я из ничего создаю что-то, то есть музыку! А ты?

— А я создаю тебя, — рявкнул Хозяин. — Но ты мне осточертел! Пошел вон!.. Думаешь, тебя некем заменить — ошибаешься, — указал на меня. — Я из него сделаю звезду! Он будет у меня гвоздем программы! Гвоздем сезона!

— Я не хочу быть гвоздем программы, — промямлил я. — И сезона тоже.

— Почему это? — вскинулся Хозяин.

— Потому, что и гвоздь сезона бывает ржавым.

Через несколько дней я лежал в комнате и смотрел в потолок. Я подписал контракт на работу в ресторане, несмотря на то, что не хотел его подписывать. Так получилось, что подписал, и теперь лежал в комнате с больной душой и думал о чем-то своем. Потом появилась Анна, она была в вечернем платье:

— В чем дело, любимый? — удивилась. — Мы уже опаздываем.

— Куда?

— Прекрати издеваться, — погрозила пальцем. — Твой фрак готов, маэстро Хоу!

— Хоу — собачья кличка, — сказал я. — Мы теряем души и нас называют, как собак.

— Прекрати, — топнула ногой Анна. — Надо было раньше думать.

— Я вот и думаю: не послать ли к черту этого Хозяина, этот город, этот мир… — Почему ты это хочешь сделать?

— Скучно так жить, родная, — признался я. — Жить без души.

— А без мозгов весело? — заплакала.

— Не плачь, — поцеловал теплую отмель её глазниц. — Великие платят за искусство жизнью, маленькие зарабатывают на жизнь.

… И я играл — я был мертвый, но я играл, как живой. Играл нечто вульгарное. Меня объявили гвоздем сезона и я бил по клавишам со всей ненавистью, на которую только был способен. И пот слепил мне глаза. Или это были слезы? Не знаю. Я знал лишь одно, пока я играю, я живу. Когда музыка закончится, моя душа уплывет в небесный океан, потому, что души гениев не хотят жить в грудных клетках маленьких людей.

Через несколько дней или, быть может, лет я бродил по парку. Там были деревья, они были чужие, но тоже ветвями петляли в небо.

Потом увидел автомобиль — это было хромированное чудо с белым кожаным верхом. Полудрагоценный реликт катил за мной. На его заднем сидение возлежал Хозяин и пил из бутылки молоко. Я приблизился к авто и спросил недружелюбно:

— Ну? Чем могу служить?

— Прелестно, — хохотнул Хозяин. — Я несу убытки из-за вас, молодой человек, а вы меня ещё спрашиваете?

— Я больше не буду играть, — сказал я. — Рву контракт.

— Вот как! — воскликнул Хозяин. — Почему, смею спросить?

— Не знаю.

— М-да, ответ артистический, — засмеялся.

— Ну, во-первых, я не хочу выступать после великого Гоу, во-вторых, я дирижер, а не тапер…

— Дирижером, голубчик, ты был т а м, — кивнул в сторону горизонта, размытого прошедшим дождем, — а здесь ты именно тапер, но без души. Душу ты заложил мне!

— Нет! — закричал я в ужасе.

— Да-да, — смеялся Хозяин моей жизни. — Ты есть пустое место, маэстро.

— Нет!!!

— Ты есть ноль!

Я попятился и побежал прочь от авто и Хозяина, прочь от сытой жирной бюргерской жизни, прочь от мира, где музыку держат за шлюху…

Я бежал, хватая влажный воздух ртом, и все равно задыхался. Было такое впечатление, что сердце не выдержит и лопнет, как детский воздушный шарик.

Потом я шел по чужому городу, а мне казалось, что иду по бесконечному туннелю, который никогда не закончится. Боковым зрением видел мелькающие картинки своего прошлого: вот я сижу на теплой крыше и вгрызаюсь зубами в яблочный шар, вот я первый раз дирижирую оркестром, вот я целуюсь с Анной в подъезде, вот моя волшебная палочка вонзается в глаз офицера…

Мы спасали себя, и не спасли свои души, вот в чем дело. Это я должен сказать Анне и она меня поймет.

Старый особняк, где находился роддом, освещался церковно-восковым светом. У его парадного подъезда горбилась карета «скорой помощи».

В готическом вестибюле никого не было. Потрескивали свечи в канделябрах. Я поднялся по мраморной лестнице. В сумрачном коридоре заметил маленького человечка:

— А где найти медсестру Анну? — закричал я.

Человечек испугался, метнулся по коридору прочь — бежал на коротеньких ножках. Я догнал его — это был уродец с огромной, дегенеративной головой.

— Эй! — и повторил свой вопрос.

Уродец не ответил, юркнув в одну из палат. Я последовал за ним.

Большая плата кишела детьми — они были дегенеративны от рождения. Среди них находилась Анна, пыталась ухаживать за ними.

— Что случилось? — спросила она.

— Почему их так много? — не ответил на её вопрос.

— Мир несовершенен, — улыбнулась мне. — Везде и всюду одно и то же. И повторила свой вопрос: что случилось?

— Нам надо уходить, — сказал, — уходить.

— А как же они? — показывала на уродцев.

— Они чужие! — закричал я. — Чужие! И ты им не нужна!

— А кому я нужна?

— Ты нужна мне! — и тянул её за руку.

И мы побежали — и бежали, не оглядываясь. Мы бежали по чужому городу, пытаясь спасти свои души. Мы не потеряли веры в чудо и надеялись на него, как уродцы надеялись стать полноценными гражданами и купить маленький домик с палисадником.

Мы приехали в аэропорт. Самолеты взлетали в небо, чистое после дождя. Я купил два билета в никуда и мы сели ждать, когда объявят посадку.