Жиденок - [17]

Ночью после отбоя я поедал вынесенный из боя трофей. Я поедал его тихо, стараясь не хрустеть. Я тщательно перетирал языком обломки «Театрального» печенья и мечтал о театре…

* * *

Как-то по пьянке командир роты по кличке «Дядя» похвастался коменданту гарнизона по кличке «Панас», что у него появился хороший художник. Панас спросил:

— Ты мне друг?

Дядя ответил:

— А что?

Панас сказал:

— Одолжи мне на пару дней своего еврейчика.

Дядя поставил условие:

— С тебя бутылка.

Панас выставил две.

Так я попал в комендатуру. Мне предстояло выпиливать пенопластовый макет города Приозёрска.

Утром на разводе патрулей Панас, стараясь не материться, произнёс речь. Сказал он, приблизительно, следующее:

— Этот боец — мой человек. Командование поручило ему стратегически важное задание. Он имеет право беспрепятственно ходить по городу, смотреть, мерить, ну там, записывать… Что ещё? Да, в общем, всё, б…

Судя по тому, как патрули расшаркивались со мной при встрече, они подумали, вероятно, что я — замаскированный агент КГБ в звании не меньше капитана, совершающий инспекторскую проверку. На самом деле всё было значительно проще: я обмерял здания и улицы. Причём измерительным прибором мне служили ноги.

Я считал шаги.

За два дня я обсчитал треть города, но выпиливать домики так и не начал.

Зато я так понравился коменданту, что он пригласил меня столоваться у него дома. Каждый раз его жена — милая украинская женщина — наливала мне стопарь разбавленного спирта, и каждый раз Панас приговаривал:

— Дерябнем по граммульке

За здоровье моей мамульки!

Ночевал я в комендатуре в панасовском кабинете: спал на шикарном диване и смотрел цветной телевизор.

На третий день комендант меня в роту не отпустил. Он сказал:

— С Дядей я договорился. А ты пока, знаешь, по городу не ходи. Тебе ж есть что пилить, вот и пили.

И я пилил. Мне, правда, показалось странным, что Панас перестал приглашать меня к себе домой и привозил «термосочки» прямо в комендатуру. Но, с другой стороны, поступки командиров не обсуждаются, и я успокоился.

На пятый день я проснулся от ужасающего ора командира моей роты. Дядя кричал:

— Ёб…ый, ёб…ый! Если через двадцать секунд он не будет на разводе, я его объявлю дезертиром!

Ему вторил обстоятельный баритон полковника Опанасенко:

— Дядя, мы ж договорились. Я тебе и так вместо одной — две выставил. И ещё выставлю!

Но капитан Шемякин по кличке «Дядя» был непреклонен: к тому времени он решил завязать.

Меня вернули в роту. Следующие две недели к нам в часть каждый божий день приходили или сам Опанасенко, или его заместитель. Они требовали своего макетчика. Но Дядя не давал. Он скрывал свой «золотой фонд». Он прятал меня в каптёрках, в батальонной библиотеке, в сушилке, в туалете…

Через две недели Панас перешёл в наступление.

«Гусиным шагом» возвращались мы с развода, когда на территорию гарнизона въехал комендантский «воронок». На бешеной скорости он подрулил к нашему строю и резко остановился. Из «Газика» выскочили заместитель коменданта и начальник «губы». Два здоровенных мужика, походя расталкивая всех, кто попадался им на пути, подбежали ко мне и, схватив в охапку, погрузили в машину.

Через пятнадцать минут я уже сидел в комендатуре и выпиливал домики. В обед меня навестил Панас. Он разложил на столе бутерброды и сказал:

— С тобой вопрос решён. Я посадил тебя на трое суток. Спокойно заканчивай макет. По городу будешь ходить с выводным. Надо будет, получишь столько «допов», сколько потребуется. Всё. Приятного аппетита.

И полковник Опанасенко выставил на стол бутылку.

Вечером офицерский патруль привёл в комендатуру пьяного капитана Шемякина. Он был схвачен перед входом в гарнизонную гауптвахту. Дядя размахивал пистолетом и кричал:

— Ёб…ый, ёб…ый! Отдайте мне моего бойца!

…Закончить макет города мне так и не довелось. По приказу Начальника Политотдела я был объявлен начинающим талантливым артистом и отправлен на гастроли в город Павлодар.

Через полгода после моей демобилизации в армию попал мой друг Лёшка. Рано утром за ним приехал участковый милиционер и не дал ему уклониться от почётной воинской обязанности.

По иронии судьбы, Лёха проходил службу в городе Приозёрске Джезказганской области. На Новый год от него пришла открытка:

«С Новым годом, воевода! Круг замкнулся. Успешно заканчиваю начатый тобой макет города».

* * *

Где вы теперь?

Кто вам целует пальцы?

Александр Вертинский

Когда я уезжал из родного города в далёкие казахстанские степи, мой дедушка был уже смертельно болен. Я не понимал этого, но чувствовал, что больше его не увижу. Уезжал я тринадцатого ноября, а тридцатого его не стало.

Мои родные боялись об этом сообщить. Три месяца они передавали приветы от деда, а деда уже не было. Я очень обижался, что он не пишет. Я говорил, что очень его люблю, я просил черкануть хоть пару слов, я, сам того не зная, по живому резал душу маме и бабушке. Через три месяца у них уже не было сил молчать. Через три месяца они написали правду. Всю правду…

Я любил его больше всех на свете. Я его боготворил. Он был достойнейшим и честнейшим человеком из всех живущих. Он светился интеллигентностью.

Когда он радовался, на его глазах выступали слёзы, когда ему было грустно, улыбка прорезала его лицо. Его рот улыбался, а глаза плакали. Когда-то он переболел «виттовой пляской».