Жеводанский зверь - [94]

Главная комната мызы была уже освещена. У огня грелся гонец. На большой кровати, занимавшей угол комнаты, лежал Легри, обложенный компрессами. Фермерша и ее дочь суетились около раненого. Сильный запах трав показывал, что все домашние рецепты против ушибов были уже употреблены.

Ларош-Боассо подошел к гонцу, который при виде его поспешил встать и отдал ему письма. Барон схватил их с жадностью и хотел читать, когда Легри, приподнявшись на локте, сказал плаксиво:

– Ах, любезный барон, вот и вы наконец! Жеводанский зверь убит?

Ларош-Боассо не отвечал и распечатал одно письмо. На его лице читалось сильное волнение, и вдруг…

– Победа! – закричал он, размахивая письмом. – Я не смел ожидать подобного результата… Поздравьте меня!.. Я теперь граф и владелец поместья Варина!

Присутствующие смотрели на него с удивлением.

– Что вы говорите, барон? – спросил Легри. – Если это так, я вас знаю, вы безжалостно бросите меня!..

Ларош-Боассо обернулся к Леонсу.

– Вы просите доказательств, – сказал он, – пойдемте со мной.

Он взял лампу со стола и увел племянника приора в смежную комнату, где они были избавлены от докучливого общества Легри.

– Читайте, – сказал он со злобной радостью, подавая Леонсу распечатанное письмо.

Это письмо было из Флорака, от Легри, поверенного Ларош-Боассо.

Вот оно.

«Барон, наше дело идет прекрасно. Вам уже не нужно гоняться по горам и по долам за этим Зубастым Жанно, свидетельство которого мало помогло бы нам, потому что он был безумен; даже в показаниях Фаржо мы не имеем теперь надобности, потому что приор, наш самый опасный противник, во всем признался Алепскому епископу. Я ни за что не поверил бы, что хитрый Бонавантюр мог признаться, но епископ, с которым я недавно виделся, сам уверил меня в этом.

Вы, вероятно, легко угадаете, барон, последствия этого признания. Епископ, убежденный в виновности фронтенакских монахов, готов отдать вам поместье Варина, как только я предоставлю доказательства, что вы самый близкий родственник и прямой наследник покойного графа и маленького виконта. Я занимаюсь розыском нужных документов, которые должны находиться среди ваших фамильных бумаг, и скоро доставлю их вам. Но ваше присутствие здесь может оказаться необходимым, и если вы сможете прибыть сюда, то ваши интересы только выиграют.

Пока прелат еще сильно рассержен на фронтенакских монахов и очень суров с ними. Вы уже, наверное, догадались, что ходит много толков об этом деле. Все думают, что настоятеля и монахов оправдают, чтобы не слишком марать честь духовенства, все наказание падет на приора, который действительно виновнее всех в этом деле. Он, вероятно, будет заключен в подземную тюрьму, которые всегда есть в монастырях…»

Остальная часть письма представляла собой советы отца Легри своему примерному сыну.

Леонс стоял словно громом пораженный. Теперь у него не оставалось сомнений в том, что приор признался в страшном преступлении, а прелат, которому поручено следствие, был убежден в его виновности. Бедный молодой человек выронил роковую бумагу и, рыдая, закрыл лицо руками.

Между тем барон распечатал письмо из Меркоара и быстро пробежал его глазами. Без сомнения, содержание его было не столь серьезно, потому что Ларош-Боассо громко рассмеялся, но тут же сдержал себя: горе Леонса было столь глубоко и отчаянно, что даже барону, виновнику этого горя, стало жаль юношу.

– Мужайтесь, друг мой, – произнес он как можно проникновеннее, – разочароваться в человеке, который вас воспитал, который сумел внушить вам и любовь и уважение, это очень больно, я понимаю вас… Однако не приходите в отчаяние. Епископ Алепский вспыльчив, но мягкосердечен, да и я сам, если спокойно войду во владение моим фамильным имуществом, не стану требовать расправы над приором. Это дело уже так старо, что его пора забыть, маленького виконта все равно не вернуть. Я искренне расположен к вам, и мне хотелось бы помочь вам пережить это горе.

Эти утешения, отчасти лживые, отчасти искренние, произвели эффект совершенно противоположный тому, на который рассчитывал барон.

– Какое мне дело до наказания? – с отчаянием в голосе воскликнул племянник приора. – Меня занимает только преступление, одно преступление… Но чем больше я думаю об этом, – продолжал он, – тем больше мне кажется, что это преступление, это ужасное, жестокое, подлое преступление не мог совершить тот человек, которого я знаю! Факты обманывают, улики ложны, все ошибаются. Тут есть какое-то недоразумение, тайна, которая откроется, может быть, впоследствии, я твердо в этом убежден!

– Давайте хотя бы на время забудем об этой истории, так огорчившей вас. Вы можете придерживаться любой точки зрения на события, происходящие во Фронтенакском аббатстве. А сейчас, чтобы немного развлечь вас, я прочту вам письмо, которое получил из Меркоара. Оно очень забавно, уверяю вас.

– Из Меркоара? – переспросил Леонс, к тому моменту уже забывший об этом письме.

– Да. Прочтите сами, если хотите; в нем не содержится ничего значительного, но это презабавный документ!

Письмо было от кавалера де Моньяка. Слог вполне соответствовал образу этого почтенного дворянина.