Жестокие слова - [141]

Когда преступление было раскрыто, он сунул львенка себе в сумку и привез сюда. Куда никогда не спускалась Энид.

Добрый лев. Пушистый, улыбающийся.

— Уимове, уимове, — мурлыкал он себе под нос, читая последние строки.

и вылижет тебя от лихорадки,

и за загривок нежно поднимет твою душу,

и осторожно в темень рая отнесет.

* * *

Час спустя Арман Гамаш вышел из леса и направился вниз по склону в Три Сосны. На крылечке бистро он глубоко вздохнул, собрался и вошел.

Несколько секунд — и его глаза приспособились к свету в зале. И тогда он увидел Габри за стойкой бара на том месте, где всегда стоял Оливье. Габри — прежде крупный — стал меньше ростом, потерял в весе. Вид у него был измученный, усталый.

— Габри, — сказал Гамаш, и два старых приятеля уставились друг на друга.

— Месье, — сказал Габри.

Он подвинул по полированной деревянной стойке вазочку с конфетами-ассорти и еще одну — с мармеладом, потом вышел из-за стойки и предложил Гамашу лакричную трубочку.

Несколько минут спустя появилась Мирна. Она вошла и увидела Габри и Гамаша, которые тихо сидели у огня. Разговаривали. Чуть не касаясь друг друга головами и коленями. Между ними лежала нетронутая лакричная трубочка.

Когда она вошла, они подняли головы.

— Прошу прощения, — сказала она. — Я могу и попозже. Только хотела показать тебе вот это. — Она протянула Габри лист бумаги.

— У меня есть копия, — сказал он. — Последнее стихотворение Рут. И что оно может значить?

— Понятия не имею. — Она никак не могла привыкнуть к тому, что, заходя в бистро, теперь будет видеть только Габри. Что-то важное исчезло из жизни с тех пор, как Оливье оказался в тюрьме, — словно срубили одну из сосен.

Происходящее было мучительно. Деревня казалась разодранной, раненой. Люди хотели поддержать Оливье и Габри. Арест поверг их в ужас. Они не верили в то, что Оливье преступник. Но в то же время знали, что Гамаш никогда не арестовал бы Оливье, если бы не был уверен.

Ясно было и то, что решение об аресте друга нелегко далось Гамашу. Поддерживать одного, не предавая другого, казалось невозможным.

Габри поднялся, поднялся и Гамаш.

— Мы обменивались новостями. Ты знаешь, что у старшего инспектора теперь есть еще одна внучка? Зора.

— Поздравляю. — Мирна обняла счастливого дедушку.

— Мне нужно подышать свежим воздухом, — сказал Габри — он вдруг почему-то забеспокоился. У двери повернулся к Гамашу. — Вы со мной?

Старший инспектор и Мирна присоединились к нему, и втроем они пошли по деревенскому лугу, где все могли видеть Гамаша и Габри вместе. Рана не была залечена, но и не углублялась.

— Вы знаете, Оливье не убивал его, — сказал Габри, остановившись и заглянув Гамашу в глаза.

— Я восхищаюсь вашей преданностью.

— Я знаю, в нем много такого, что считается отталкивающим. И неудивительно, что это больше всего и нравится в нем мне.

Гамаш издал смешок.

— Но я хочу знать ответ на один вопрос.

— Да?

— Если Оливье убил Отшельника, то зачем ему понадобилось тащить куда-то тело? Зачем везти его в старый дом Хадли, чтобы его там немедленно обнаружили? Почему не оставить его в хижине? Или не спрятать в лесу?

Габри не мог смириться с тем, что Оливье убийца.

— Ответ был получен во время процесса, — терпеливо сказал Гамаш. — Хижину вот-вот должны были обнаружить. Рор прочищал тропинку, которая выходила прямо на домик.

Габри неохотно кивнул. Мирна смотрела, пытаясь взглядом внушить своему другу мысль о необходимости принять неоспоримую истину.

— Я знаю, — сказал Габри. — Но зачем тащить тело в дом Хадли? Почему не спрятать его глубже в лесу, где животные быстро бы сделали свое дело?

— Потому что Оливье не считал тело самой тяжелой уликой против него. Такой уликой была хижина. Годы вещественных доказательств — отпечатков пальцев, волосков, еды. Он не мог и надеяться, что ему удастся все это вычистить. По крайней мере, вычистить надежно. Но поскольку наше расследование сосредоточилось бы на Марке Жильбере и доме Хадли, расчистка тропинки, вероятно, была бы приостановлена. Если бы Жильберы были погублены, то и тропинки никому не понадобились бы.

Голос Гамаша звучал спокойно. Ни малейших признаков недовольства, хотя Мирна знала, что в голосе старшего инспектора могут звучать и недовольные интонации. Она уже, наверное, в десятый раз слышала все эти объяснения Гамаша, но Габри не хотел им верить. Даже теперь Габри отрицательно покачал головой.

— Мне очень жаль, — сказал Гамаш, и было видно, что он не лукавит. — Другие выводы были несостоятельны.

— Оливье не убийца.

— Я согласен. Но он убил человека. Пусть и непредумышленно. Ненамеренно. Неужели вы и в самом деле верите, что он не может убить в состоянии аффекта? Он много лет пытался выманить у Отшельника его сокровище и боялся, что так его и не получит. Вы уверены, что Оливье не мог прийти в бешенство?

Габри помедлил. Гамаш и Мирна задержали дыхание, боясь спугнуть еще неуверенную трезвую мысль, витавшую над головой их друга.

— Оливье не делал этого. — Габри тяжело, раздраженно вздохнул. — Зачем ему понадобилось перемещать тело?

Старший инспектор уставился на Габри. Слова здесь были бесполезны. Если остался еще какой-то способ убедить этого несчастного человека, Гамаш будет продолжать попытки. Он и без того пытался. Ему невыносима была мысль о том, что Габри будет нести это лишнее ужасное бремя — веру в то, что его партнер осужден безвинно. Лучше принять ужасную правду, чем бороться, пытаться выдать желаемое за действительное.