Жестокие слова - [133]

Гамаш шел все дальше, и знакомые запахи и звуки сошли на нет, а к нему присоединились хранитель Джон, умеющая летать Лавина, маленький мальчик по другую сторону прохода на рейсе «Эйр Кэнада». Мальчик, который тоже летал и рассказывал истории.

Мотивом этого убийства на первый взгляд были сокровища. Но Гамаш знал, что это не так. Этот мотив был лишь внешним, кажущимся. А настоящий мотив был невидим. Как всегда и происходит при убийстве.

Мотив этого убийства — страх. И ложь, как производное этого страха. Но если смотреть еще глубже, то мотив этого убийства — истории. Истории, рассказываемые людьми миру и самим себе. Мифология и тотемы, эта тонкая граница между притчей и фактом. И людьми, которые падают в пропасть. Мотивом этого убийства были истории, рассказанные скульптурами Якоба. О Хаосе и Ярости, о Горе́ Отчаяния и Гнева. И о чем-то еще. О чем-то таком, что приводило в ужас даже Гору.

А в самой сердцевине всего этого, как знал теперь Гамаш, находились жестокие слова.

Глава тридцать шестая

Криминалисты уже дважды обыскали весь дом, но пошли по третьему разу. Смотрели под половицами, под карнизами, за картинами. Они искали, искали и искали.

И наконец нашли.

Нашли за кирпичами громадного камина. За тем, что казалось негаснущим огнем. Огонь пришлось погасить и удалить из камина чадящее полено. И тогда криминалисты полиции нашли сначала один, потом два, а потом и четыре незакрепленных кирпича. Когда их вытащили, за ними обнаружился маленький тайник.

Инспектор Бовуар осторожно засунул туда руку в перчатке, измазав сажей рукав и плечо.

— Что-то есть, — сказал он.

На него были устремлены все глаза. Все смотрели, как он медленно извлекает руку из тайника. Он поставил на стол перед старшим инспектором серебряный канделябр. Семисвечник. Даже Бовуар, который абсолютно не разбирался в серебре, понял, что перед ними нечто выдающееся. Простое, изящное и старинное.

Этот семисвечник пережил осады, погромы, убийства, холокост. Люди хранили его, прятали, стерегли, молились перед ним. Но вот однажды ночью в квебекском лесу кто-то уничтожил его.

Этим семисвечником убили человека.

— Парафин? — Инспектор Бовуар показал на кусочки полупрозрачного материала, прилипшего к серебру. И смешанного с сухой кровью. — Он сам делал для себя свечи. Вот почему в его хижине был парафин: не для консервов, а для изготовления свечей.

Гамаш кивнул.

Бовуар вернулся к камину и засунул руку в темную дыру. Они увидели, как его лицо немного изменилось от удивления — его рука нащупала что-то еще.

Рядом с семисвечником он положил небольшой полотняный мешочек. Все молчали. Наконец старший инспектор Гамаш задал вопрос человеку, который сидел напротив него:

— Вы заглядывали внутрь?

— Нет.

— Почему?

Последовала еще одна пауза, но Гамаш не стал его торопить. Теперь никакой спешки не было.

— У меня не хватило времени. Я взял это в хижине Отшельника вместе с канделябром, думая, что рассмотрю утром. Но тут обнаружили тело, и поднялась вся эта шумиха.

— Вы поэтому затопили камины до прибытия полиции, Оливье?

Оливье повесил голову. Все было кончено. Наконец-то.

— Откуда вы узнали, где искать? — спросил он.

— Я не знал. Поначалу не знал. Но пока сидел здесь и смотрел, как проходит обыск, я вспомнил, что прежде здесь был магазин строительных товаров. И камины вам пришлось перестроить. Они были здесь единственным обновлением, хотя их и сделали под старину. И я вспомнил огонь, который горел в то сырое, но вовсе не холодное утро. Первое, что вы сделали, найдя здесь тело. Почему? — Он кивнул в сторону находок на столе. — Чтобы мы не нашли вот это.

Арман Гамаш подался к Оливье, сидевшему напротив него за семисвечником и полотняным мешочком. К Оливье, переступившему черту.

— Так что случилось? Расскажите нам наконец правду.

Габри, который все еще не мог прийти в себя от увиденного, сидел рядом с Оливье. Поначалу, когда полиция вернулась из дома Парра в бистро, Габри это позабавило. Он произнес несколько натянутых шуток. Но обыск становился все более и более дотошным, и Габри стало не до шуток. Сначала он демонстрировал раздражение, потом злость. А теперь не мог прийти в себя — так был потрясен.

Но он постоянно был рядом с Оливье. Не покинул его и сейчас.

— Он был мертв, когда я его нашел. Я признаю, что взял эти вещи. — Оливье сделал движение в сторону семисвечника и мешка. — Но я его не убивал.

— Будьте осторожны, Оливье. Я вас очень прошу.

В голосе Гамаша слышалось что-то такое, от чего даже у присутствующих полицейских мурашки побежали по коже.

— Это правда.

Оливье закрыл глаза, почти веря, что если он ничего не видит, то ничего и нет. Серебряный семисвечник и грязный мешочек — их нет больше на столе в его бистро. Полиции нет в зале. Только он и Габри. И тишина.

Наконец он открыл глаза и увидел, что старший инспектор сверлит его взглядом.

— Я его не убивал. Что хотите со мной делайте — я его не убивал.

Он повернулся к Габри, который тоже посмотрел на него, потом взял его за руку и обратился к старшему инспектору:

— Послушайте, вы же знаете Оливье. Я знаю Оливье. Не делал он этого.

Оливье стрелял глазами то в одного, то в другого. Может быть, это спасение? Трещинка, пусть и самая узкая, через которую он сможет уйти.