Жестокая жара - [128]

— В данный момент я не знаю, с чего начать. И, судя по разговорам агента Каллана, федералы тоже не знают. Очевидно, ключ к разгадке — Тайлер Уинн. Сейчас нужно выяснить, на кого он работает. Что же сказал мой друг Анатолий той ночью в Париже? Что наступила новая эра, когда предатели работают не на вражеские правительства, а — как же он выразился — на другие организации?

Она потерла ладонями лицо.

— Мне сейчас кажется, что это мне не по силам.

— Никки, в этом нет ничего страшного. — Положив руки ей на плечи, журналист развернул Хит лицом к себе. — Ты вовсе не обязана быть отрядом особого назначения в одном лице. Ты уже проделала огромную работу. Прямо сейчас ты можешь воткнуть в карту флажок, объявить о своей победе и двигаться дальше. Никто ни в чем тебя не винит, — и он добавил: — В любом случае я с тобой.

Эти слова согрели ей душу, и Никки ответила:

— Спасибо, это мне очень помогло. — Она поставила недопитый коктейль на столик. — Ты не очень обидишься, если я скажу, что хочу принять ванну и побыть сегодня одна?

— Хочешь спрятаться в кокон?

— Отчаянно. Мне это просто необходимо.

— Разумеется.

Рук упаковал ноутбук и бумаги в рюкзак и, после того как они поцеловались в дверях, сказал:

— Подумай об этом сегодня ночью, когда будешь надевать пижаму.

— Ладно.

— Все это было не зря по одной простой причине: ты выяснила, что у твоей матери не было любовника. И что она не была предательницей. И что на самом деле ее можно считать героем.

— Ага, но ты помнишь, что сказал Скотт Фитцджеральд: «Покажите мне героя…»

— «…И я напишу трагедию».

— К тому же, — продолжила она, — хоть мама и делала благородное дело, я все еще расстроена из-за того, что у нее имелась скрытая от меня вторая жизнь. Знаю, что должна ее простить, но на самом деле не чувствую себя способной. Пока нет.

— Я тебя понимаю, — сказал Рук. — Послушай, я, конечно, не психиатр, но если бы им был, то предложил бы тебе пока найти какой-нибудь способ стать к ней ближе, и посмотришь, что будет дальше.

Хит, расслабившись, лежала в ароматной ванне с лавандовой пеной, пока в наушниках не зазвучала следующая мелодия — Мэри Джей Блайдж, «Довольно драм». Никки начала громко подпевать, затем смолкла и прислушалась к словам песни королевы хип-хопа и соула: о том, что нужно взять себя в руки, попрощаться с болью. Она много раз слышала эту песню, но, подобно записи убийства матери, сегодня словно впервые услышала ее. Особенно строки о том, что никогда не знаешь, где закончится история, но можешь узнать, с чего она началась.

Сидя с ногами на диване, в махровом халате, с влажными волосами, с чашкой горячего ромашкового чая, Никки вспоминала о том, какой след мать оставила в ее жизни. Она старалась не задумываться об отрицательных сторонах тайной деятельности Синтии Хит. Разумеется, были и отлучки, и ожидание, и страх, но гораздо большее влияние оказали на Никки перенятые у матери черты характера: осторожность, скрытность, любовь к одиночеству. Если она допустит, ее история будет такой же. Психоаналитик посоветовал ей смириться со смертью матери, но Никки знала, что Синтия до сих пор жива в ее сердце, и так будет всегда.

И все-таки Никки начала искать начало истории. То хорошее, что получила от матери, то, что перевешивало все остальное. Или, по крайней мере, перевесит, если Хит решит отказаться от драмы.

В своей гостиной, в тишине ночи, принадлежавшей только ей одной, Никки решила поразмыслить о своих положительных качествах и природных талантах. О независимости, выработанной в ней воспитанием, данным матерью. О любознательности, богатом воображении, жизненных установках, характере, понимании всемогущества любви, ценности труда, доброты. Постепенно Никки начинала новую историю, и по мере того как она разворачивалась, наполовину полные стаканы наполнялись до краев. История учила, что смех помогает пережить все, прощение исцеляет, а музыка зажигает искру жизни даже в самом холодном сердце.

Музыка.

Никки взглянула на пианино, стоявшее в другом конце комнаты.

Мать прекрасно играла и поделилась с дочерью этим чудесным даром. Почему же инструмент так долго молчал?

Сердце забилось от волнения, когда Никки вспомнила прощальные слова Рука насчет способа приблизиться к матери. Волнение сменилось смертельным страхом, но Никки преодолела его и поднялась с дивана. Когда она пересекла комнату и подошла к инструменту, страх ушел, и ее охватило новое, ободряющее чувство. Она подняла сидение банкетки и взяла лежавшую сверху нотную тетрадь. «Моцарт для детей».

Прошло десять лет с того дня, когда она в последний раз открывала банкетку и еще больше с тех пор, как брала в руки эти ноты. Никки была уверена в том, что они давно потерялись.

Ей было девятнадцать, когда она в последний раз открывала «Стейнвей». Никки помедлила — но не потому, что колебалась; она начинала новый этап в жизни.

Петли скрипнули, когда она подняла крышку; показались клавиши. Пальцы ее дрожали от радостного предвкушения, от желания снова сыграть детские пьесы. Никки села за пианино, открыла нотную тетрадь на первой странице и начала играть.

Впервые за десять лет по квартире поплыли чудесные звуки прекрасного инструмента. Никки играла, исполняя роль Синтии. Музыка хранилась в ее чувственной памяти, однако двигательная память оказалась не такой хорошей, и она сделала несколько ошибок, но это вызвало у нее лишь улыбку. Она начала с «Сонаты № 15». Сначала игра была неуверенной, неумелой, но постепенно обрела прежнюю беглость. Тем не менее, добравшись до конца страницы, Никки запуталась и не сразу смогла перевернуть ноты. А может быть, ей помешали выступившие на глазах слезы. Хит смахнула их и приготовилась продолжать, но внезапно застыла.