Жестокая охота - [52]

Мишка Снегирев поднял с пола “Летучую мышь”, еще раз посмотрел на скрюченного Крапленого и поспешил за Чемоданом. Когда он наконец выбрался наружу, то ахнул: над головой ярко голубело морозное небо, а лед на соляных прудах в лучах солнца, казалось, был покрыт сусальным золотом, таким же, как купол храма на дальнем взгорке.

Золотая паутина

1

Старый ворон примостился на верхушке лиственницы и стал неторопливо приглаживать длинным клювом взъерошенные перья. Изредка он поднимал голову, чтобы посмотреть на речной плес, где у края отмели копошился очень худой человек, одетый, несмотря на летнюю пору, в стеганую ватную безрукавку. Его лицо, темно-коричневое от загара и неотмытой грязи, выражало глубокое уныние и усталость. Расстроиться было от чего: в сети, которую он вытащил на песок, трепыхалось несколько маленьких рыбешек.

Мужичок сплюнул в досаде, потом закурил и принялся сворачивать свои снасти. Внезапный порыв ветра посеял на водной глади крупную рябь. Где-то в прибрежных зарослях затрещал сухостой. Рыбак вздрогнул, быстро схватил двустволку, которая лежала неподалеку, рядом с тощим рюкзаком, и, вытянув морщинистую шею, огляделся. Заметив ворона, он зло выругался тонким, немного хрипловатым голосом, потом вскинул ружье и прицелился, сердито сдвинув брови. Крякнул, но стрелять передумал. Просто поднял окатыш и без особой надежды на успех швырнул в птицу. Ворон тяжело взмахнул крыльями и улетел, а человек принялся нанизывать скудную добычу на кукан.

Михаил Кучкин, по прозвищу Михрюта, браконьерствовал. Когда его в очередной раз вытурили за пьянку из старательской артели, а заодно и из общежития, он было засобирался в родные края. Но так как это дело, по его разумению, требовалось “спрыснуть”, Михрюта на деньги, полученные при расчете, закатил для своих дружков-собутыльников пир. Остановились бражники лишь тогда, когда гуляка полностью “обанкротился”.

Рассудив на другой день, что ему, видимо, на роду написано доживать свой век на Колыме, Кучкин побрел на поклон к Семену Яцышину, который изредка выручал его, ссуживая рубль-два. И на этот раз Семен не отказал. Более того, узнав, что Михрюту выставили из общежития, он подыскал ему старую хибару, где тот и перезимовал в тепле и сытости, так как Яцышин взял его на полное довольствие. Но все в жизни преходяще, и Михрюта прекрасно усвоил эту истину. Долги нужно платить, поэтому по весне он безропотно согласился промышлять для своего “благодетеля” таежного зверя. Ближе к лету в речные долины, где были выходы солонцов и обширные наледи, спускались с сопок лоси и северные олени. Куда и кому Семен сбывал мясо, Михрюту не интересовало: лето на Колыме короткое, через пару месяцев ударят первые заморозки, и он снова обоснуется в той же хибаре — Яцышин обещал и впредь о нем заботиться. А большего и желать не приходилось…

Уложив в рюкзак сеть и кукан с рыбой, Михрюта, жуя на ходу зачерствевший кусок хлеба, заковылял вверх по течению реки.

Ночь застала его на берегу ручья, который впадал в реку. Михрюта устал, продрог — наступила белая ночь, по небу ползли лохматые тучи, и шел нудный, моросящий дождь. Он плелся по звериной тропе вдоль русла к скалам, где ожидал найти укрытие — пещерку или, на худой конец, поросший густым кустарником уступ, под которым можно было разжечь огонь.

На полуразрушенную землянку Михрюта наткнулся случайно. Споткнулся, упал; поднимаясь, скосил глаза влево — и застыл в нелепой позе, на четвереньках, уставившись на сколоченную из жердей дверь, подпертую трухлявым бревном.

Внутри было тепло и уютно. Набросав стланика на прохудившуюся у входа крышу и растопив небольшую печурку, сложенную из камня, лесной житель блаженствовал, потягивая круто заваренный чай. Уснул поздно, далеко за полночь. От бодрящего напитка сердце билось гулко, сильно — даже усталость отступила.

Утром Кучкин плотно позавтракал, а затем, закинув за плечо ружье, потопал в глубь распадка. В этот день ему положительно везло: уже к полудню он уложил с первого выстрела молодого оленя, а когда возвращался с полным рюкзаком мяса, почти возле землянки сбил здоровенного глухаря.

После сытного обеда разморило, и Михрюта решил поспать, отыграться за ночное бдение.

Вечером снова припустил дождь, на этот раз мелкий, хлесткий. Кучкин порадовался, что усидел, не отправился часом раньше выше по течению, к наледи. В сырую, ненастную погоду давала о себе знать тупой, ноющей болью сломанная лет пять назад нога. Подогрев на сковороде соль, он пересыпал ее на кусочек ткани. Добавив брусничного листа, положил на больное место и туго забинтовал голень. Прихрамывая, принялся наводить порядок в землянке: надежно закрепил ветки на дыре. Притомившись, присел и начал вязать веник. Не спеша подмел сор. Выволок из-под полатей старый чайник и кучу истлевшего тряпья. Плоский камень в углу тоже попался на глаза случайно, когда он мел под полатями. Михрюта потянул его к себе и в недоумении уставился на почерневшую от времени толстую медную проволоку, которая была привязана в камню за выступ. Другой ее конец исчезал в земле. Кучкин, все еще недоумевая, с силой дернул и вытащил из земли кожаный мешочек. Взвесил его на руке и торопливо принялся распутывать завязку.