Жертва судебной ошибки - [17]

— Что вы сказали? — спросила герцогиня, еле удерживаясь от нового приступа смеха, — повторите же имя, я вас прошу.

— Ах, Боже мой, — нетерпеливо ответил Сен-Мерри, — я говорю вам: доктор Бонакэ, потому что Бонакэ — это его имя, если это можно назвать именем!

Тут Сен-Мерри подумал, что с герцогиней сделался припадок — до такой степени она хохотала:

— Ай-ай-ай!.. — говорила она, откидываясь назад, — представить себе только: маркиза носила, сперва по отцу, а потом по мужу, одно из самых громких имен во Франции, и вдруг о ней докладывают: госпожа… Боже мой… госпожа докторша… Бо… Бона… Бонакэ!..

И герцогиня опять разразилась хохотом. Третье лицо, вошедшее в комнату, прервало порыв безумного веселья герцогини. Лакей доложил:

— Ее сиятельство княгиня.

VIII

Княгиня де Морсен, мать герцогини, была женщина среднего роста, немного дородная, но хорошо сохранившаяся. Должно быть, прежде она была красива. Она дружески протянула руку Сен-Мерри, и тот поцеловал ее. Бросившись в кресло, княгиня воскликнула со сдержанным негодованием:

— Какой стыд, Боже мой, какой стыд!

— Извините меня, мама, я не встала вас встретить, — сказала герцогиня своей матери, — но, благодаря чудной шутке крестного, я от смеха лишилась всех чувств.

— Ну-с, моя милая, вы сейчас перестанете смеяться. Узнайте, что в эту минуту, как я говорю с вами, имя вашего отца обесчещено.

— Обесчещено?.. — спросила пораженная герцогиня. — Что это значит?..

— Это значит, что наша кузина де Бленвиль…

— Как?! — сказала герцогиня, — и вы также, мама?.. A-а, знаю, вы сговорились с крестным спеть мне этот шутовской дуэт.

— Какой шутовской дуэт? — спросила княгиня нетерпеливо. — Вы с ума сошли, Диана!..

— Я только что сообщил моей прелестной крестнице, милая княгиня, о падении маркизы де Бленвиль. Я не знал, что до вас дошла эта новость, — сказал Сен-Мерри. — Я несколько раз повторял ей, что говорю серьезно, но она не хотела мне верить и смеялась от всего сердца, думая, что я шутки ради сочинил эту нелепость.

— Какие тут шутки?! — воскликнула княгиня с горечью. — Неужели вы считаете г-на Сен-Мерри способным шутить над позором нашей семьи?

Наконец герцогиня поняла, что ее мать и крестный говорили правду, и тогда веселость ее сменилась каким-то оцепенением. И как бы еще не веря услышанному, она проговорила:

— Нет, нет, повторяю, это невозможно. Маркиза де Бленвиль не могла унизиться до такой степени! Этот слух преувеличен. Но…

— Но я вам говорю, что это дело решенное, — возразила нетерпеливо княгиня. — Больше сомневаться нельзя.

Тут Диана почувствовала глубокое возмущение. Она вспыхнула, ноздри ее раздулись. Гнев, возмущение расовой гордости заблистали в ее искрящихся больших глазах, и она воскликнула изменившимся голосом:

— О, как это низко, недостойно, и для нас, и для этой женщины! Какое несчастье! Какой позор!.. Послушайте, этот брак недействителен, маркиза впала в детство.

— А что вы думаете об этом? — обратилась наивно княгиня к Сен-Мерри. — Признают ли законным это чудовищное сожительство, потому что браком его назвать нельзя? Вам часто приходилось говорить с прокурорами по вашим делам.

— К несчастью, сударыня, этот брак — законный, вполне законный, — сказал Сен-Мерри, пожимая плечами.

— И они могли найти бесстыдного священника, который освятил такой срам во имя религии! — воскликнула княгиня и потом прибавила с каким-то ужасом: — Но, Боже мой, что с нами, куда мы идем?..

— А, милая княгиня, — отвечал не менее ее смущенный Сен-Мерри, — клянусь, я не знаю, окончательно не знаю, куда мы идем, но, очевидно, катимся в пропасть… в хаос! С революции 89-го года безобразия сменяют друг друга. Вспомните, летом был другой ужасный скандал, когда эта несчастная маленькая графиня де Сюрваль допустила увезти себя… кому же? Художнику, господину, который рисует картины и живет этим. Я вас спрашиваю: зачем? Потому что граф Сюрваль уже много лет смотрел на все, как порядочный человек.

— И свет также закрывал глаза на то, что она компрометировала себя самым странным образом, меняя любовников, как платья, потому что, по крайней мере, это происходило в нашем обществе. И вот, чтобы достойно завершить свою прекрасную жизнь, она придумала, чтобы ее похитили. Но кто? Какое-то существо из другого мира. И она отправляется с ним жить по-супружески куда-то в провинциальную глушь… По правде, я не знаю: что отвратительнее — эта ли история, или поведение бесстыдной маркизы?

— Ах, Боже мой, — горько воскликнула Диана, — обе низости стоят одна другой: сохранить свое имя и титул, чтобы трепать их в грязи, или иметь подлость отказаться от своего положения и звания, чтобы носить или, скорее, переносить имя человека, который за плату навещает больных… Здесь нет выбора…

Новые лица приняли участие в этой сцене. Лакей последовательно доложил:

— Баронесса де Роберсак… Его сиятельство князь.

Баронесса де Роберсак была женщина лет сорока пяти, очень худощавая брюнетка, с проницательным взглядом и слащавой улыбкой на лукавом и прелестном лице. Впрочем, с известной точки зрения она была замечательной и выдающейся женщиной.

Нам еще много придется говорить о ней, потому что она представляет собой современный тип. Князю де Морсену, отцу герцогини де Бопертюи (по крайней мере, потому, что он был мужем княгини), было лет пятьдесят с лишком. Он много раз состоял посланником и соединял в себе, если не все достоинства, то внешние отличия дипломата и государственного деятеля и все коварные прелести вельможи: представительную наружность, блестящий разговор, очаровательную предупредительность, важность, изысканную приветливость; князь умел соразмерять свою благосклонность с положением каждого, и поэтому он иногда кокетничал с учти-востью, но никогда не доходил до банальности. У него было двадцать манер подавать руку, кланяться, здороваться. С недавнего времени он начал выказывать непреувеличенное, но очень заметное благочестие и набожность и не пропускал случая заявить с трибуны в палате пэров неумолимо строгие принципы касательно религии, семьи и нравственности, этих неизменных основ всякого общества.