Жертва. Путь к пыльной смерти. Дверь между… - [50]

Мак-Элпайн с угрюмым видом и словно не веря своим глазам подошел к кровати, склонился над Харлоу, с отвращением принюхался и вынул бутылку из бесчувственной руки. Потом посмотрел на Даннета, который ответил ему бесстрастным взглядом.

Мак-Элпайн протянул:

— И это — величайший гонщик мира!

— Прошу вас, Джеймс. Вы же сами говорили, что все они к этому приходят. Помните? Рано или поздно, но все они приходят к этому.

— Но Джонни Харлоу!

— И Джонни Харлоу.

Мак-Элпайн кивнул. Оба повернулись и вышли из номера, прикрыв взломанную дверь.

Харлоу открыл глаза и задумчиво потер подбородок. Потом рука его остановилась и он понюхал ладонь. Тотчас же он с отвращением сморщил нос.

Глава 3

Бурные недели, промелькнувшие после гонок в Клермон-Ферране, как будто не внесли особых изменений в поведение Джонни Харлоу. Всегда сдержанный, замкнутый и одинокий, он таким и оставался, разве что стал еще более одиноким.

В дни своего возвышения, находясь в расцвете сил и на вершине славы, он был почти ненормально спокоен, держа свое внутреннее «я» под железным контролем, и таким же спокойным он казался и сейчас, так же сторонился других и замыкался в себе, как и раньше, и его замечательные глаза, замечательные по своему феноменальному зрению, а не по красоте, смотрели так же спокойно, ясно, не мигая, как и прежде, а его орлиное лицо было совершенно бесстрастно.

Его руки теперь тоже были спокойны — руки, говорившие, что этот человек находится в мире с самим собой, тем не менее можно было предположить, что руки эти говорят неправду, ибо иногда казалось, что он отнюдь не в мире с самим собой и никогда уже не достигнет внутреннего равновесия. Ведь сказать, что с того дня, как он убил Джету и сделал Мери калекой, его счастье неумолимо пошло на убыль, было бы очень мягко. Его счастье не пошло на убыль, а рухнуло самым что ни на есть роковым и бесповоротным образом, как для него самого, так и для его друзей, знакомых и почитателей.

Спустя две недели после гибели Джету в его родной Британии на глазах самых дружелюбных зрителей, явившихся все как один, чтобы вдохновить своего кумира на новые победы, Харлоу пережил позорную неудачу, чтобы не сказать унижение, сойдя с дистанции в первом же заезде. Все обошлось без травм, но его «коронадо» пришел в полную негодность, и теперь его оставалось только списать на металлолом. Поскольку лопнули обе передние шины, высказывалось предположение, что по меньшей мере одна лопнула еще на треке. Иначе чем объяснить, — говорили многие, — что его машина так неожиданно врезалась в дерево? Правда, мнение это не было всеобщим. Джейкобсон, как и следовало ожидать, высказал в узком кругу свою точку зрения. Он считал, что предлагаемое большинством объяснение — поистине образец милосердия. Теперь Джейкобсон уже довольно часто повторял свою излюбленную фразу: «водительский просчет».

Еще через две недели, на Больших гонках в Германии, пожалуй, одном из самых трудных состязаний, общепризнанным героем которых давно уже стал Харлоу, настроение уныния, нависшее подобно грозовой туче над заправочным пунктом фирмы «Коронадо», стало почти физически ощутимо, почти видимо глазу, казалось, его можно схватить руками и оттолкнуть в сторону — туча была совершенно недвижима. Гонки заканчивались, и последний автомобиль скрылся из виду, чтобы пройти завершающий круг перед тем, как отправиться на осмотр.

Мак-Элпайн с убитым видом посмотрел на Даннета. Тот опустил глаза, прикусил нижнюю губу и покачал головой. Мак-Элпайн отвел свой горький взгляд и задумался. Рядом, на складном парусиновом стульчике сидела Мери. Ее левая нога все еще была в гипсе, а к спинке стула были прислонены костыли. В одной руке она держала блокнот, в другой — хронометр и карандаш. Она грызла карандаш, и по ее лицу было видно, что она вот-вот расплачется. Позади нее стояли Джейкобсон, два его механика и Рори. Лицо Джейкобсона, если не считать его обычной саркастической усмешки, было бесстрастно. Лица механиков, рыжеволосых близнецов Рафферти, выражали, как и всегда, одинаковые чувства: на этот раз — смесь покорности и отчаяния. В лице Рори не было ничего, кроме холодного презрения.

— Одиннадцатое место из двенадцати! Ну и водитель! Ничего себе рекорд для нашего чемпиона мира!

Джейкобсон задумчиво посмотрел на него.

— Месяц назад он был вашим кумиром.

Рори покосился на сестру. Та все еще покусывала карандаш, плечи ее были опущены, и уже не было сомнения в том, что глаза ее полны слез.

Рори перевел взгляд на Джейкобсона и сказал:

— То было месяц назад.

Светло-зеленый «коронадо» подкатил к смотровым ямам, затормозил и остановился. Шум его мотора затих. Никола Тараккиа снял шлем, вынул большой шелковый платок и, обтерев свое картинно красивое лицо, начал стягивать с рук перчатки.

Он был явно доволен собой, и на это имелась веская причина: он пришел вторым, отстав от соперника всего на длину автомобиля лидера.

Мак-Элпайн подошел к нему — Тараккиа все еще сидел в машине — и похлопал его по спине.

— Великолепно, Никки! Ваш лучший результат, да еще на таком зверски трудном маршруте. Второе место третий раз из пяти. — Он улыбнулся. — Знаете, я начинаю думать, что мы еще сделаем из вас первоклассного гонщика.