Жертва - [74]

— По крайней мере пошли бы в другую комнату, дали бы ей уйти.

— Сами уходите.

Олби свесил голову, так что нельзя было понять по выражению лица: умоляет он его, приказывает? Левенталь ему бросил презрительный, злой взгляд и шагнул в сторону кухни. Женщина повернулась, он ясно ее разглядел. Она поправляла волосы, проворно двигая над головой локтями. Незнакомая, не миссис Нуньес; просто женщина. Ох, ну и облегчение! Да, но как можно было заподозрить такое! Крупная, широкозадая, прямые плечи, из-за покроя блузки просто квадратные. Высокая, волосы черные — вот и все сходство! И что-то у нее неладно с глазами; один больше другого. Этим-то большим, блестящим, она и ответила на его взгляд. Улыбка вышла бледная, скомканная, обиженная. Он еще постоял, нюхая крепкий запах духов и пудры, который тек от нее в комнатную жару. Вот вонзила гребень в прическу, отпрянула от него.

Он хлопнул кухонной дверью и в темноте рядом с бьющимся холодильником стоял и ждал под тихий разговор. Он не старался вслушаться. Потом были шаги; женские шаги, она направилась к двери. Это из-за нее он вышел, чтоб ее пощадить. Она не виновата. Наверно, Олби ей не сказал, что это чужая квартира. Нет, но какое нахальство! Левенталь чуть в голос не разрыдался от омерзения. Корчил дикие рожи, растягивал рот. Безобразие! Какое безобразие! Холодильник запинался, дрожал, но, очнувшись, работал, работал, работал. Его белый верх был на уровне глаз Левенталя; там синие искры внутри. А так — полная тьма на кухне, только сигнальная лампа, синяя тоже, и в газовой горелке над черными полостями — синие лучики, и в них синева еще гуще, темней.

Левенталь все никак не мог стряхнуть с себя взгляд этой женщины. И запах — как въелся в квартиру. Голоса удалились в прихожую. Левенталь пошел в столовую. На тахте — скомканные простыни, серая, чуть не черная подушка и газеты, белье, носки. За шторами на окне обнаружилась чашка кофе, и в ней плавающие клочья плесени, крошки, объедки.

Стукнула дверь на лестницу, он вернулся в гостиную.

— Послушайте, — начал Олби с ходу, как только вошел с кухни. — Я подумал, вы за город уехали на выходные. Вы не ночевали. Я и решил…

— Вы решили, что надо шлюху привести с улицы.

— Нет… постойте. — Он коротко, задышливо хохотнул. — Знаю, я падшая личность. Никогда не корчил из себя кого-то другого, не притворялся. Но из-за чего такая паника? Могли бы мне дать хоть пять минут. — Он говорил умиротворяюще, с комической печалью. Был буквально зеленый, губы растрескались. Но в углах рта засела ухмылка, хвастливая ухмылка.

Левенталь густо покраснел:

— В моей постели!

— Ну, узковата у вас тахта. Негде даму положить… хотелось чуть побольше распространиться… — Он явно пыжился изо всех сил, но голос у него дрожал, когда он выдавал свою шутку. — Не постигаю, из-за чего сыр-бор загорелся.

— Ах, вы не постигаете! Да вы же буквально наслаждались, что сунули в мою постель свою блядь.

После этого взрыва омерзения ухмылка Олби несколько видоизменилась, стала едкой; злая желтизна проступила в красных глазах. И что-то насчет «привередливости» Левенталю удалось разобрать в его бормотании.

— Ханжа! Вы же, по-моему, не в силах оправиться после смерти жены!

— А жену мою вы оставьте в покое! — взвизгнул Олби.

— Почему? Сами ведь без конца над ней причитаете, или нет?

— Хватит, сказано вам! Не трогайте того, что не вашего ума дело.

— Что — не моего ума дело?

— Вот это самое! — прохрипел Олби. Он покраснел как рак; на скулах будто выжгли клейма. Но он взял себя в руки. Румянец постепенно сходил. Оставались только отдельные упрямые пятна. Кажется, он себя перебарывал. — Я хочу сказать, — ему удался наконец примирительный жест, — она умерла. Какое она имеет ко всему этому отношение? У меня естественные потребности, я живой человек.

— А ко всему остальному — она имеет отношение? Да вы же ее использовали, чтоб воздействовать на мои чувства, байбак несчастный! Ладно, какое мне дело! Ну и шли бы к черту! Так нет, вы не успокоились, пока не испохабили мне квартиру так, что мне мерзко сюда войти; вам понадобилось втащить ко мне в постель эту бабу!

— И чего так убиваться? А куда еще, если не в постель?.. — Снова он глянул довольно и заморгал своими красными веками. — Что прикажете? Может, у вас есть другой какой-то способ, более изысканный? Но вы ведь вечно талдычите, что вы такие же люди, как все? При этом имея в виду, что вы выше всех остальных. Я-то знаю.

— Так, собирайте в столовой свои манатки и мотайте отсюда. Вы мне надоели.

— Вам на эту женщину с высокой горы плевать. Вы просто придрались к случаю, чтоб нарушить свое обещание. Н-да, а я-то думал, что вдоль и поперек изучил цинизм. О Господи, вам впору уроки давать! В жизни не видел никого, кто мог бы с вами тягаться по этой части. Наверно, на свете есть образчики всего, что только можно себе представить, не важно, великого или гнусного. О, буквально вам равных нет! — И с острой, блистательной, победной наглостью глянул на Левенталя. — Что вам моя жена! Но вам инстинкт ваш подсказывает, куда пнуть больней, как насекомое соображает, где присосаться к самому смаку.