Жерар Филип. Одно мгновение… и жизнь после него - [3]

… Итак, он – звезда. Таких до него не было и не будет. Нет, конечно, рядом располагался Жан Габен, суровый, непреклонный и непотопляемый, как скалы Этреты. Был Жан Маре, успешно переквалифицировавшийся из эстетского принца, созданного любовью и пиаром Жана Кокто, в масс-маркетового Фантомаса.

Был Ив Монтан, поющий про осенние листья и о том, что все хорошо (C’est si bon), под испытующим и недоверчивым взглядом Симоны Синьоре – еще одна великая пара века!

Много позднее появятся Делон и Бельмондо – звезды другого поколения и другого замеса.

Никто из них не станет ни Принцем Гомбургским, ни Сидом, ни Лоренцаччо. Никто не рискнет примерить на себя бархатный колет и белоснежный отложной воротник романтического героя. В лучшем случае, как это сделает Делон, – только шляпу и плащ Самурая.

И сразу обнаружится очевидный контраст: герой Делона – человек ночи, а Филипа – герой утра.

Делон – отрешенность, холодность, беспощадность. Филип – открытость, беззащитность, импульсивность. Делон – долгие зимние сумерки, собаки, похожие на волков, беспросветное одиночество, скрашиваемое воспоминаниями о великих женщинах, которые его любили. А Филип – это, конечно, май, Париж, столик на террасе где-нибудь в Café de Flore или Les deux Magots, и все его женщины рядом, щебечут, воркуют, злословят. Он в центре этого веселого птичника, этого благоухающего цветника. Филип любил женщин, всеми силами стараясь при этом избегать дурной мелодрамы объяснений и расставаний. Ему с лихвой хватало этого в кино.

Мария Казарес, Даниэль Делорм, Мишлин Прель, Мишель Морган, Жанна Моро – партнерши, возлюбленные, «глаза напротив».

Во французских артистических кругах принята фривольная легкость любовных связей и всегдашняя готовность к новому роману. Тут у всех до очень преклонных по нашим меркам лет идет очень интенсивная любовная жизнь. Все друг с другом сходятся, расходятся, состоят в каких-то запутанных отношениях. Здесь не принято долго предаваться драмам и обрушивать друг на друга свои горести.

«Парижское веселье» – это не только название оперы Оффенбаха, это состояние души и ума. Не радуются жизни только ханжи и импотенты. Да и для тех наверняка находятся свои радости.

Париж – про радость. Любой ценой, любым, самым причудливым способом. Да, скромный послевоенный рацион пока еще мало напоминает былые гурманские изыски haute cuisine. Да, горячая вода в доме и своя ванная – роскошь, которую могут позволить себе только богатеи. А камин, дымящий бедняцкими торфяными брикетами, – вполне себе привычный атрибут парижской зимы. Но букетик ландышей всегда украсит поднос с первым завтраком. А лацкан даже самого скромного пиджачка будет обязательно украшать щегольская бутоньерка. Ее покупали на последние франки у Мадлен, где до сих пор продаются самые свежие парижские цветы. В какой-то момент все это куда-то уйдет – внутреннее изящество, желание украсить свою жизнь. Все эти белые перчатки, вуалетки с мушками, начищенные до зеркального блеска ботинки. Останется парижская небрежность, врожденный страх быть чересчур, лучше других – парижане всегда чуть-чуть не до.

Но эта обдуманная и отрепетированная перед зеркалом небрежность на самом деле имеет в своем анамнезе непокорные вихры Филипа, его мятый дождевик из «Месье Рипуа», его черные свитера по горло, надетые прямо на голое тело.

Он казался младшим братом, которого хотелось окружить нежностью, любовью и заботой. Похоже, других отношений он себе и не представлял. Он появлялся – и все бросались уступать ему место. Он только успевал открыть рот, как ему сразу предлагали птифуры на выбор.

До встречи с Анн он купался в этой любви и успел объесться приторной сладостью легких побед и необязательных интрижек. Вел ли он, как многие заправские донжуаны, свой любовный список? Бог весть! Даже если он и был, Анн наверняка его уничтожила. Она была из той породы собственниц, которая не терпела ни соперниц, ни даже предшественниц. Сойдясь с Филипом, а потом и выйдя за него замуж, она начала жизнь с чистого листа.

Ничего не было, никого не было. Только Она и Он, только их любовь.

А потом уже их дети, родственники, малоинтересные подробности их прошлой жизни. Она не оборачивалась назад и не очень-то заглядывала вперед. У них обоих было только сегодня, только сейчас. Этот их день, раскаленный добела солнцем, любовью, влечением друг к другу и желанием какой-то другой жизни, которую они хотели срежиссировать совсем по другому сценарию, чем было принято в буржуазном браке.

Их брак – союз равных, самоотдача, возведенная в абсолют, преданность друг другу, доходящая до полного растворения и исчезновения всякого эго. Двое как одно целое. Вот чего хотела Анн, вот что она себе однажды нафантазировала и стала осуществлять со всем упорством любящей женщины.

…Обо всем этом я узнаю много позже, когда буду читать мемуары и книги о Филипе, через которых тенью пройдет, а точнее, проскользнет Анн. О ней почему-то писали мало и скупо. То ли нечего было, то ли она сама не хотела. Ее место – всегда в полушаге от Филипа. Все прожектора направлены на него, все блицы светят ему в лицо, а она где-то рядом, застенчиво сторонится «бедствия всеобщего обожания», которое на нее почти не распространяется. Да и зачем ей оно? Пусть все достанется ему! Именно так они оба выглядели, когда в 1957 году вышли на сцену московского кинотеатра «Ударник» представлять неделю французских фильмов вместе с другими французскими звездами. Мама рассказывала, что они с отцом достали билеты на открытие и были невероятно горды, что увидели живьем и Даниэль Дарье, и Дани Робен, Николь Курсель и, конечно, самого Филипа с женой. Скромные радости советских людей – хотя бы издали посмотреть, рядом постоять…