Жены русских царей - [75]

В конце 1711 года семейство Монс было разбросано в разных местах: старуха мать лет пятнадцать уже лежала в постели в страданиях от какой-то хронической «ножной» болезни; отдельно от неё, в деревянном домике в Немецкой слободе, жила Анна Ивановна с двумя малютками (Кайзерлингами?) и двумя служанками: Марьей и Гертрудой; последняя была шведская полоняночка, с 6-летнего возраста, ради её сиротства, пригретая Анной Ивановной и затем при ней возросшая. Гертруда была её ключница и ближайшая её наперсница. Тревоги житейские и действие страстей поколебали здоровье Анны Ивановны, ещё молодой женщины; она таяла, как свечка, харкала кровью, и зачастую по нескольку месяцев лежала в постели, часто впадая в бессознательное состояние.

Старшая сестра её, с которой мы ещё не раз встретимся, бойкая, разбитная Матрёна Ивановна, была в это время с мужем в Эльбинге, занятом русскими войсками. Балк был назначен туда комендантом. Старший и младший братья скончались в 1710—1711 годах, а средний брат, Виллим Иванович, в качестве генерал-адъютанта состоял при государе и был беспристанно командируем с места на место с разными поручениями. В 1711 — 1713 годах мы его видели в Курляндии, в Данциге, Берлине и в других местах; в подобных же командировках проходила служба племянника его, однолетнего с ним Петра Фёдоровича Балка.

Вся семья была очень дружна; все заботились о семейных интересах, и между ними шла самая оживлённая переписка; особенно горячо принимала в ней участие мать Монсов, старуха, вечно жалующаяся на судьбу свою, на бедность и проч. В этой корреспонденции, разумеется, интереснее всего для нас письма Анны Ивановны; постараемся собрать из них более типичные черты.

11 декабря 1711 года, в бытность свою за границей, скончался Георг Иоганн Кайзерлинг. Насколько опечалились Монсы, неизвестно; зато на деньги, драгоценные вещи и остальное движимое и недвижимое имущество покойника, находившееся в Курляндии и в Пруссии, заявил претензию старший брат покойного — ландмаршал прусского двора.

Боязнь лишиться богатого наследства до такой степени встревожила Анну Ивановну, что она даже забыла приличным образом оплакать покойника и вся отдалась заботам удержать за собой и деньги, и имущество; то и другое составило предмет её дум, о том и другом плакалась она в своих письмах.

«Любезный, — писала она к брату 14 февраля 1712 года, — от всего сердца любимый братец! Желаю, чтобы моё печальное письмо застало тебя в добром здоровье; что до меня с матушкой, то мы то хвораем, то здоровы; нет конца моей печали на этом свете; не знаю, чем и утешиться» и затем, однако, должно быть, для утешения, просит привезти вещи и деньги её мужа в Москву, «потому что лучше, — замечает Анна Ивановна, — когда они у меня, чем у чужих людей».

Главным ходатаем её по делам с Кайзерлингом-старшим был некто Лаусон; ему расточали Анна Ивановна и её мать особые знаки уважения и внимания. Виллиму строго предписывалось ничего не предпринимать без его совета; ему посылались (впрочем, весьма недорогие) подарки прямо от имени Анны, у него спрашивалось обо всём; так, например, Анна просила брата спросить Лаусона: «Отдавать ли её деверю, Кайзерлингу, портрет царя, прежде чем деверь пришлёт вещи покойника из Курляндии?» Мать даже просила сына: «Кроме себя и Лаусона, никому не доверять, никого не слушать, со всеми, кроме него, быть осторожными». Ради интересов дочери старуха убедительнейше просила сына оказывать камердинеру (покойного Кайзерлинга) столько добра, сколько может: «Помни, что от этого человека зависит сильно помочь или сильно повредить».

При всём том ни вещи, ни деньги не получались. К одному горю другое — Штраленберг (камердинер покойника) рассказывал за границей, что жена его, оставленная в Москве у г-жи Кайзерлинг, страдает от её грубого обращения.

«Прошу тебя, любезный брат, — писала Кайзерлинг к Виллиму, — не верь этому лгуну Штраленбергу; он беспрестанно делает мне новые неприятности, так что я умираю с досады... Передай ему, что его жена горько плакала, услыхав о том, как бесстыдно лжёт её муж, будто бы я дурно с ней обращаюсь. Напротив, призываю Бога свидетелем, ей очень хорошо у меня; когда она была больна, я пригласила доктора на свой счёт и, избавляя её от всяких расходов, подарила ей чёрное платье».

Ещё ближе к сердцу принимала огорчения, наносимые Анне Ивановне, её мать. Из писем старухи видно, что она любила Анну едва ли не более всех остальных детей: «С чего Штраленберг взял, — восклицала она по поводу его сплетен, — как он смеет уверять, будто бы жена его ужасно страдает у твоей сестры? Он бессовестный лжец! Пора б ему зажать рот; чтобы чёрт побрал этого мерзавца с его страстью лгать; сестра твоя от него уже и так много натерпелась... Моя дочь сделала для его жены по крайней мере столько же, сколько он для своего господина». Кроме этого неблагодарного, «много беспокойства, — как жаловалась в другом письме старуха, — причинял её дочери какой-то «безбожный Салтыков...».

С одной стороны, старший брат Кайзерлинга, с другой — его камердинер своими поступками сильно заставляли опасаться «печальную» вдову, что многое из имущества супруга ускользнёт из её рук. Вследствие этого она нашла нужным самой съездить если не за границу, то в Петербург, чтоб привести это дело к благополучному окончанию; сборам этим предшествовали собственноручные её распоряжения о продаже разных вещей покойника.