Жены и возлюбленные французских королей - [56]

Возвращаясь к ее происхождению – с меньшим презрением, но с усмешкой придворного по поводу чрезмерного, с его точки зрения, влияния фаворитки, – он с досадой добавляет:

«Повсюду обсуждают смешные плебейские речи маркизы, которые могут доставить и власть, и первое положение в стране, чего, например, она добилась для кардинала, сделав его премьер-министром. Послу, который уходил в отставку, она заявила: „Продолжайте, я вами довольна. Вам известно, что в течение долгого времени я была вам другом“. Она все решает, и за ней последнее слово»[92].

Этот портрет, продиктованный ненавистью, содержит каплю правды и обилие клеветы, что свидетельствует о неистовой злобе, которую обычно вызывала королевская возлюбленная у тех, кто считал себя вправе сетовать на нее, хотя мечтал только о том, чтобы заменить ее своей ставленницей: фаворитка, задевшая интересы придворного, в его устах представала только презренной шлюхой, но он пошел бы на любую низость, если бы она решилась его облагодетельствовать. В этом парадокс придворных нравов, если не всего человечества: привязанность и ненависть определяют личные интересы. Недоброжелательность, которую мадам де Помпадур вызывала с момента своего появления при дворе, объяснялась обидчивостью и особыми формами этикета, а ими, с точки зрения завсегдатаев дворца, не следовало пренебрегать. Предшественники Людовика XV, да и он сам, до сих пор избирали себе возлюбленных только из среды придворных дам. Людовик XV дошел даже до того, что трижды останавливал свой выбор в пределах одной семьи и последовательно спал с тремя сестрами де Нель. То, что король отправился на поиски нового увлечения за рамки известного круга, выглядело настоящей революцией, откровенно возмущавшей придворных. Вот как он лишил их привычного вознаграждения, самой прекрасной их наследственной чести! Разве король – не их собственность, их имущество, так по какому же праву он отдался на стороне, отвергнув надежные кандидатуры, через которые и они могли бы поиметь выгоду? Нельзя понять, почему двор так сурово принял маркизу де Помпадур, если не учитывать, что он был источником интриг и доносов в национальном масштабе. Там процветали амбиции и подхалимство, падала нравственность, рушились все запреты, уважение не могло удержать от соперничества. Двор превратился в настоящие джунгли, где изящество и роскошь не могли скрыть дикости. Утонченность стала ширмой, за которой скрывалось садистское стремление к жестокости, затронувшее самую сущность людей и изменившее придворных. Как бы мало амбициозны ни были эти люди, в них бушевали хищные страсти, порожденные строгостью этикета и сплетнями двора, усугублявшей природную грубость, которая, однако, придавала их искаженному облику вид благовоспитанных людей, внешне любезных и цивилизованных, но это была только внешность. Мадам де Помпадур происходила из другой среды, но рискнула появиться при дворе, оказывать покровительство, вводить угодных ей людей в контакт с королем, и тем самым начисто уничтожала ревниво охранявшуюся монополию придворных на королевские милости и льготы. Они мнили себя слишком благородными и возвышенными, чтобы терпеть подобную несправедливость. И они сделали все возможное для разоблачения подлого происхождения этой девки-проститутки, которую их плененный страстью господин причислил к своим высокородным приближенным. Истина далека от представленной картины и к тому же гораздо более благоприятна. Жанна-Антуанетта, урожденная Пуассон, на самом деле являлась официальной дочерью делового человека, одного из крупнейших финансистов своего времени, близкого к парижским собратьям, этим плутократам, наполнившим Париж блеском своей фортуны, без которых не могла обходиться государственная казна. Пуассон, возможно, и не был родным отцом девочки, им мог быть и Пари де Монмартель, и откупщик Ле Норман Турнем – оба состояли в близких отношениях с мадам Пуассон. Эта дама не отличалась неприступностью и имела дурную славу. Жанна родилась в 1721 году и детские годы провела среди урсулинок в Пуасси, затем жила с матерью, которая и ввела ее в те круги, где вращалась сама. Это общество крупных финансистов привило девочке вкус к роскоши и познакомило ее с навыками и пристрастиями знатоков и гурманов, во главе которых стояли меценаты, иногда оказывавшие покровительство художникам. Мадам Пуассон ввела дочку и в литературный салон своей подруги, мадам де Тансен, которая, отринув чины и звания, принимала у себя только самое талантливое, что мог дать Париж. У нее бывали Монтескье и Фонтенель, Прево и Мариво, а также женщины, мечтавшие прославить и собственные салоны – мадам Жофрен и ее дочь, мадам де ла Ферте-Имбо. Жанна-Антуанетта не чуждалась изящных искусств, умела танцевать и обладала красивым голосом. Там она выработала свой собственный стиль, приобщилась к литературным дискуссиям и даже к тонкостям светской науки и еще научилась всегда улыбаться. Несколько позже ее образование завершилось в салоне мадам Жофрен. На этой образованной девушке в 1741 году Ле Норман Турнем женил своего племянника и наследника. Двадцатилетняя мадам д’Этиоль, прелестная, богатая, обворожительная, светская, живая и игривая, парижанка до кончиков ногтей, принятая в лучших домах, помышляла только об удовольствиях и совершенно не понимала, как можно не следовать моде. Салонные театры пользовались большим успехом, у Жанны-Антуанетты был свой театр в Этиоле, и на его сцене она блистала сама. Этиоль в чем-то походил на королевский двор, где позднее с любопытством заговорили о ней. Имение располагалось в Сенарском лесу, там король нередко охотился на оленей. Однажды, после нескольких случайных встреч, он заметил мадам д’Этиоль, и она вызвала у него интерес. В 1745 году скончалась возлюбленная Людовика XV, мадам де Шатору. Двор превратился в гнездо интриг, дамы соревновались между собой, кто из них попадет в постель короля. Мадам де Флавакур, сестра покойной герцогини де Шатору, вроде бы уже успешно пристроилась на это место, но вынуждена была считаться с конкуренцией в лице мадам де Лораге, де Рошшуар, Портай и де Ла Пуплиньер. Между тем возникла опасность появления особы со стороны. Друзья мадам д’Этиоль замыслили план передачи ее королю. Ради этого плана объединились влиятельные люди, такие как Пари, или интриганы вроде мадам де Тансен. Среди «заговорщиков» оказался и придворный Ришелье, познакомившийся с мадам д’Этиоль в салоне мадам де Тансен. К соглашению примкнули и такие люди, для которых предусматривалась вспомогательная, но важная роль: Бине, барон де Марше, кузен Жанны-Антуанетты, состоявший первым камердинером короля, – он должен был каждый день прощупывать настроение государя и выражать свое восхищение маленькой мадам д’Этиоль, сообщая, что она уже на все согласна и питает надежды. Людовик XV поддался искушению, и в феврале 1745 года мадам д’Этиоль была приглашена на бал в Версаль. Она не упрямилась и водворилась во дворце в апартаментах, прежде служивших мадам де Шатору, а перед тем – мадам де Майи. Однако пока она оставалась скорее гостьей, имея там одно из своих двух мест пребывания в Париже, и положение ее все еще оставалось наполовину тайным. Стоявшая за ней группировка, надеясь увидеть ее в скором времени на посту официальной возлюбленной, металась и беспокоилась. Но дело шло своим чередом: мадам д’Этиоль рассталась с мужем, и король, чтобы упрочить ее позицию при дворе, дал ей титул маркизы де Помпадур – скоро это имя узнает вся Европа. Следующим летом король выехал на фронт, а мадам де Помпадур – она уже завладела его сердцем, но в ее положении при дворе и в официальном статусе пока ничего не изменилось – вернулась в Этиоль. По возвращении король задумал превратить неуправляемую идиллию в постоянную связь, и в какой-то степени легитимную. До тех пор фаворитки набирались во дворце, они полностью принадлежали к «этой территории», как выражались о дворе, и в какой-то мере изначально предназначались на роль султанш. Мадам де Помпадур была чужой при дворе, не занимала там никакой должности, не принадлежала, как большинство ее предшественниц, к свите королевы или принцесс. Очень долго она казалась посторонней, узурпаторшей, не имевшей, по мнению придворных, никаких легитимных и наследственных прав исполнять функцию, которая до сих пор являлась бесстыдным правом придворных дам. Поэтому требовалось как можно скорее упрочить ее положение, придать ей значительность, чтобы позволить полностью вписаться в новую среду, сделаться естественной и стать одной из звезд версальской галактики. Согласно этикету ее полагалось официально представить королю и королеве, но для этого нужно было найти высокородную женщину, которая согласилась бы ее представлять. Вызвалась принцесса де Конти. Если бы ханжи вздумали роптать, принцесса должна была деликатно заставить их умолкнуть. Разве не правда, говорили современники, что придворные дамы будут завидовать ее роли посредницы, ведь эта роль может обеспечить столько милостей той, которая согласилась на это? Все они были склонны продаваться и, хотя притворялись добродетельными, но больше от досады, нежели целомудрия. Так же нужно обставить все таким образом, чтобы не подать повода высказаться Шуазелю, чье авторитетное мнение не осталось бы незамеченным, ибо он имел обыкновение говорить вслух о том, о чем следовало молчать, – и прежде всего о вторжении «буржуазки» в те круги, где уважение к условностям берет верх над заботой о морали. Мадам де Помпадур несла в себе дух Парижа и даже, пожалуй, ниспровержения основ высшего общества, и на их место выдвигала социальные запросы мира, который начинал взбираться на вершину иерархии и судачил о версальских придворных, со страхом взиравших на угрозу их монополии. Финансовый кружок вытеснял обитателей дворца, арендаторская женка заняла место около короля – это же революция, которую Шуазель очень хорошо распознал, чем и объяснялась суровость его суждений о посмевшей ввести нововведение столь же скандальное, сколь и непредвиденное.