Жены и дочери - [225]

- Очень хорошо! — согласилась Синтия, отчасти радуясь, что ее порывистое предложение отклонили. А про себя она подумала: «В конце концов, это было бы неудобно». Поэтому Молли вернулась в экипаже одна, размышляя, каким она найдет сквайра; какие документы он обнаружил среди бумаг Осборна, и к каким убеждениям он придет.

Робинсон открыл для Молли дверь еще до того, как экипаж подкатил к Хэмли Холлу, и рассказал ей, что сквайр не раз посылал его к верхнему окну, из которого можно мельком увидеть холмистую дорогу между Холлингфордом и Хэмли, чтобы узнать, не появился ли в поле зрения экипаж. Когда девушка вошла в гостиную, сквайр стоял посреди комнаты, ожидая ее — на самом деле, ему не терпелось выйти и встретить Молли, но его сдерживал официальный этикет, мешающий ему свободно передвигаться в этом доме скорби. В руках, дрожащих от нетерпения и эмоций, он держал бумаги; на столе перед ним были разбросаны четыре или пять открытых писем.

- Это все правда, — начал он, — она его жена, а он — ее муж… был ее мужем… так правильно… был! Бедняга! Бедняга! Он много за это заплатил. Видит Бог, это не моя вина. Прочтите это, моя дорогая. Это свидетельство. Оно настоящее — Осборн Хэмли на Мари-Эми Шерер — приходская церковь и все такое, и засвидетельствовано. О боже! — он сел на ближайший стул и застонал. Молли села рядом с ним и прочитала юридический документ, который убеждал ее в том, в чем она и без того была уверена: брак был законным и действительным. Она держала бумагу в руках, закончив чтение, и ожидала следующих связных слов сквайра, поскольку он продолжал говорить сам с собой обрывочными предложениями. — Да, да! Это происходит из характера и несдержанности. Она была единственной, кто мог, — а я стал хуже после того, как она ушла. Хуже! Хуже! И посмотрите, к чему это привело! Он боялся меня… да… боялся. Правда в том, что… боялся. И ему приходилось держать все в себе, и забота убила его. Они могут называть это сердечным недугом… О, мой сын, мой сын, теперь я знаю его лучше; но слишком поздно… это острая боль… слишком поздно, слишком поздно! — он закрыл лицо и закачался взад и вперед, Молли не смогла дольше это выносить.

- Здесь несколько писем, — сказала она, — можно я прочту некоторые из них? — в другой раз она бы не осмелилась спросить, но сейчас ей было невыносимо видеть бессловесное горе старого человека.

- Да, прочтите их, прочтите их, — разрешил он. — Может быть, вы сможете. Я только могу выхватить слово то там, то тут. Я положил их здесь, чтобы вы посмотрели и рассказали, что в них.

Знания Молли в французском в те дни заключались в основном в чтении Memoires de Sully,[126] она не преуспела ни в орфографии, ни в написании писем. Но ей удалось перевести на достаточно хороший разговорный английский несколько невинных предложений о любви и послушании воле Осборна — словно его суждения были безошибочны — и о вере в его цели — небольшие предложения на «маленьком английском», что нашли прибежище в сердце сквайра. Возможно, если бы Молли читала по-французски более легко, она бы не смогла перевести их так трогательно, обыденно, прерывисто. То здесь, то там встречались выражения на английском; их жаждущий сквайр прочитал, пока ждал возвращения Молли. Каждый раз, когда она останавливалась, он говорил: — Продолжайте. — Он продолжал прятать лицо и только повторял это слово при каждой заминке. Она поднялась, чтобы найти еще несколько писем Эми. Но изучая документы, она наткнулась на одно особенное письмо.

- Вы видели это, сэр? Это свидетельство о крещении (читает вслух) «Роджера Стивена Осборна Хэмли, рожденного июня 21-го числа, 183- года, Осборном Хэмли и Мари-Эми, его женой…»

- Дайте его мне, — попросил сквайр срывающимся голосом, протягивая жаждущую руку. — Роджер, это мое имя, Стивен — это мой бедный старый отец. Он умер, когда был не так стар, как я, но я всегда считал его очень старым. Он был главным в нашей семье и любил Осборна, когда тот был еще мал. Хорошо, что парень подумал о моем отце Стивене. Да, так его звали. И Осборн… Осборн Хэмли! Один Осборн Хэмли лежит мертвый в своей постели… а другой — другого я никогда не видел, и никогда не слышал о нем до сегодняшнего дня. Его должно звать Осборном, Молли. Вот Роджер, их два, если на то пошло, но один никчемный старик, и Осборна никогда бы больше не было, если бы не этот малыш, названный Осборном. Мы привезем его сюда, найдем для него няню и обеспечим его матери достойную жизнь в ее собственной стране. Я сделаю это, Молли. Вы хорошая девушка, что нашли это. Осборн Хэмли! И если Господь окажет мне милость, он никогда не услышит от меня сердитого слова… никогда! Он не будет бояться меня. О, мой Осборн, мой Осборн! — разрыдался он, — знаешь ли ты, как горько и больно у меня на сердце из-за каждого жестокого слова, которое я сказал тебе? Знаешь ли ты, как я любил тебя… моего мальчика… моего мальчика?

Судя по содержанию писем, Молли сомневалась, согласится ли мать так легко, как, ожидает сквайр, расстаться со своим ребенком. Возможно, письма не отличались благоразумием, (хотя об этом Молли не задумывалась), но сердце, полное любви произносило нежные слова в каждой строчке. Все же, Молли решила не говорить о своих сомнениях, а постаралась подробно остановиться на достоинствах и обаянии маленького Роджера Стивена Осборна Хэмли. Она позволила сквайру изнурять себя, размышляя о подробностях каждого события, помогая ему строить догадки; и оба они из своих неполных знаний, строили самые любопытные, фантастичные и невозможные предположения. Так прошел этот день, и наступила ночь.