Жёны энтов - [4]

— Хотел успеть…

Снова удар. Из глаз брызнули слёзы.

— Говори — ты знал, что Трефилов — беглый преступник?

— Нет.

Удар.

— Не знал, это Федька сказал, — сквозь рыдания и сопли ответил я.

— Какие у тебя отношения с Трефиловым?

Удар.

— Не бейте меня! Он мой учитель.

Удар.

— Повторяю вопрос — в каких отношениях…

— Он мой учитель!

Удар. Ещё один. Ещё. Из ушей что-то потекло. Мужик поднял руку — мол, хватит.

— Повторяю вопрос. Подумай, прежде чем…

— Он мой учитель! — заорал я, и голос мой сорвался на визг.

Я сжался, ожидая наказания, но удара не последовало.

— Ладно, допустим. Кто тебя надоумил предупредить Трефилова?

— Я сам…

Допрос шёл до вечера. Я всё рассказал, как есть: что Трефилов хороший учитель, и все в классе его уважали, и никто ничего не знал и не мог знать. Мне выбили почти все зубы, вырвали пару ногтей, спрашивали про какое-то гей-подполье, не балуюсь ли я впопеску, какая у меня оценка на секс-практикуме. Я отвечал честно: не знаю, не балуюсь, отлично.

Потом меня сняли с кресла и бросили в угол, где жались друг к другу Сергей Игоревич и домработница Саша. Очевидно, менты ждали, не придёт ли кто-нибудь ещё. Я молился про себя, чтобы Жека заявил на Трефилова сразу после моего ухода. Надеюсь, он так и поступил. Всё равно проверить я не могу.

Во время ожидания те трое, что устроили засаду — мужик, который меня допрашивал, и ещё двое — по очереди ебали домработницу Сашу. Трефилов порывался вскочить, но менты легко валили его с ног шокерами. Саша безропотно принимала каждого по одиночке и троих сразу. Сергей Игоревич тихо плакал.

Когда на улице окончательно стемнело — в наших широтах в апреле это случается не раньше одиннадцати — под окнами взвизгнули тормоза.

— Так, Парамонов, — сказал тот, кто меня допрашивал, — пакуем всех троих.

— Мальчишку оставьте, уроды, — сказал Трефилов.

— Статья сто двадцать первая, часть третья-прим, — сказал мент. — Малыш, ты хорошо учился? Знаешь, что это за статья?

— «Потворство, пособничество и укрывательство подозреваемых в мужеложестве карается пожизненным лишением свободы или хирургической кастрацией», — ответил я.

— Что и требовалось доказать.

Рты нам заткнули какими-то резиновыми пробками, нахлобучили на головы мешки из плотной чёрной ткани и вывели из квартиры. Я ехал и думал — что мне выбрать? Пожизненное или кастрацию. Как вы понимаете, выбора у меня не было.

Что со мной происходило в общей камере, я описывать не буду — вы и сами прекрасно знаете, как это делается. Нет, не отводите взгляда — я давно уже всем всё простил. В конце концов, эти люди боялись меня куда больше, чем я их ненавидел.

Прессовали меня около недели, и когда я, отчаявшись, нырнул головой в парашу, чтобы покончить с собой, меня спасли и отправили в лазарет, в отдельную палату. Когда я немного оклемался, когда язык перестал ощущать вкус говна, а нос — его запах, меня одели в цивильное и отвели на допрос. Хотя, конечно, это был не совсем допрос. В кабинете, оштукатуренном «под шубу», меня ждал пожилой следователь.

— Присаживайтесь, Нагорских, — сказал он.

Когда я присел, он подвинул ко мне банку с леденцами:

— Угощайтесь.

Зубы мне все выщелкали, но я взял карамель и сунул её за щеку. Не люблю это словосочетание, но по-другому всё равно не скажешь.

— Похоже, вам пришлось туго в последние дни?

Я не ответил. Нет смысла отвечать на риторические вопросы.

Следователь это тоже понимал, поэтому продолжил:

— Судя по вашему личному делу, вы прилично успевали по всем предметам. Что вы знаете о Большом Блице?

Вопрос был с подковыркой. Большой Блиц — термин западный, у нас в стране не прижился. Шамкая, я пересказал то, что знал с уроков истории. Волна женской смертности, прокатившаяся по всей планете пятнадцать лет назад и уничтожившая девяносто девять и девять десятых процентов женского населения Земли, объяснялась мутацией микрофлоры человека, случившейся в результате аномальной солнечной активности примерно за полгода до трагедии.

Так объясняли катастрофу западные пидарасы. Наши учёные давно доказали, что это вырвавшийся на свободу из натовских секретных лабораторий вирус. Пидарасы хотели, чтобы умерли только российские женщины, но просчитались — жертвами вируса стали почти все женщины мира. В живых осталось лишь два или три миллиона на всю планету. Но, к сожалению, они навсегда утратили способность рожать, так что проблема естественного воспроизводства населения остаётся неразрешённой. Я с братом, мои одноклассники, а так же миллионы других моих ровесников были последними, кто появился на свет естественным путём. Но матерей своих мы не знали — они погибли почти сразу после нашего рождения.

— Вы прилежный ученик, — похвалил меня следователь. — А знаете, почему выжили те несколько тысяч женщин?

Разумеется, я тогда в силу молодости ничего не знал.

— Дело в том, что они не были женщинами в полном смысле слова. Это были транссексуалы. Рождённые мужчинами, они чувствовали себя запертыми в чужом теле, и только после операции по смене пола стали теми, кем стали. Теперь понимаете?

Следователь посмотрел на меня, как будто я сам должен был догадаться, что дальше. Я и догадался. Как догадался, что домработница Саша — вовсе не домработница, а домработник. И по какой именно причине папка не хотел их нанимать.