Женское время, или Война полов - [5]
Да, если первые три дня Катрин была в шоке, с ужасом разглядывала себя в зеркале, думала о самоубийстве, следила за сообщениями о новых ожогах, а на работе избегала сочувствующих взглядов коллег, которые обращались с ней столь осторожно, словно ее переехала машина, то на четвертый день ее вдруг совершенно перестали интересовать эти разговоры об инопланетных пришельцах-палачах, статистика их новых жертв и вообще вся эта муть под названием «нью-йоркская грудная лихорадка». Она даже начала испытывать тайное превосходство над этими миллионами нью-йоркских женщин, которые каждую ночь трясутся от страха в ожидании ожогов. Словно она уже вышла из зоны обстрела и оказалась в другой, безопасной зоне, где какая-то странная сила подняла и напружинила ей левую грудь, развернула плечи, сделала ее взгляд дерзким и острым, а походку — уверенной и стремительной. И теперь не она, а мужчины стали отводить глаза при встрече с ее глазами. Но — тут же и возвращались взглядами к ее фигуре. Катрин и раньше никогда не носила бюстгальтеров, считая, что ее грудь не нуждается ни в каких подпорках. Правда, на второй и на третий день после того ужасного исчезновения правой груди она, отправляясь на работу, все-таки надела лифчик, заполнив ватой пустоту в правом колпачке. Но это было глупо и унизительно, все равно все — даже прохожие на Мэдисон-авеню — знали, что там, справа, у нее ничего нет. Или ей казалось, что вся Мэдисон-авеню пялится на нее, когда она идет на работу? Нет-нет, это так и было! Ведь газеты, радио и телевидение уже круглые сутки кричат о новых жертвах космических ожогов, и, конечно, все мужики теперь пристально всматриваются в фигуры встречных женщин. Особенно тут, на востоке Манхэттена.
Однако на четвертый день Катрин не надела бюстгальтер. И не потому, что он, к ее изумлению, стал ей тесен. А потому что вообще — ну вас всех к черту! Прохожих, пялящих на нее глаза, сотрудников редакции, обращающихся с ней как с больной СПИДом, ученых, с умным видом разглагольствующих по телевизору о «лучах из космоса», и следователей ФБР и Секретного сервиса с их телефонными звонками и дурацкими вопросами, не вспомнила ли она еще что-нибудь из событий той ночи… Да, к черту вас всех! То, что у нее есть — ноги, задница, шея и полубюст, — вот оно! А чего нет — так и нет, и горите вы все голубым огнем, если вас это шокирует! Вчера Катрин даже нарочно надела блузку, которая обтянула ее так, что левая грудь просто торчком выперла на фоне совершенно плоской правой половины торса.
И тут это случилось. Буквально на второй минуте ее пути на работу Катрин обнаружила, что на всей Мэдисон-авеню нет мужика, который не оглянулся бы ей вслед. Да, именно ей, Катрин, а не какой-то грудастой девице с двумя пышными сиськами за пазухой! Спешившие на работу молодые клерки, бизнесмены в своих авто и лимузинах, шоферы такси, продавцы газет и горячих «хот-догс» — все поворачивали головы ей вслед, и при этом вовсе не жалость к ней, «инвалидке» и «жертве», была в их глазах. А — оторопь. Словно своим демонстративным, с обтянутым полубюстом, выходом на Мэдисон-авеню, как на авансцену нью-йоркской жизни, Катрин бросила вызов не только тысячелетнему стереотипу мужского представления о женской красоте, а потрясла его. Потрясла настолько, что, придя в себя, эти же мужики выражали свои ощущения с запоздалой, но типично мужской прямолинейностью.
— Фью-и-фить! — присвистывали одни.
— Ни фига себе! — бормотали другие.
— Ву-а-ля! — восхищенно цокали третьи.
Катрин шла по Мэдисон-авеню, как кинозвезда. Утреннее солнце «индейского лета» и жаркое мужское внимание заливали ее тело такой сексуальной энергией, что, казалось, эта энергия лучилась вокруг нее, как нимб, и волнами катилась перед ней вниз по авеню, заставляя даже идущих далеко впереди мужчин тревожно оглядываться, а потом, увидев Катрин, хлопать своими дурацкими и еще ничего не понимающими глазами. И — замирать на месте…
Никогда прежде, даже на рождественском конкурсе красоты в «Блу тауэр», Катрин не испытывала такого головокружительного успеха.
— Шик!
— Cool!
— Отпад!
Но — это было вчера, четвертого октября. А сегодня густой серый дождь накрыл город. Плащи скрыли женские фигуры. Зонтики и стекающие с них потоки воды отгородили людей друг от друга. И Катрин опять превратилась в ординарную прохожую, до которой никому нет дела. Но наверно, когда она добежит до «Голубой башни», там, внутри здания, все изменится. Еще в вестибюле она снимет плащ, и все это похотливое мужское стадо тут же свернет себе шеи, а их взгляды будут опять пожирать ее вызывающе одногрудую фигуру. А наверху, в «Стиле и дизайне», мужчины под любым предлогом будут, как вчера, тормозить у ее стола, нести всякую якобы остроумную чушь (старательно избегая темы космических ожогов), а сами — пялиться своими жадными зенками на ее левую грудь с торчащим, как острый ниппель, соском. Господи, как она презирает их всех! Презирает и хочет…
