Женское время, или Война полов - [24]

— Еще минуту, пожалуйста! — попросил тот, обращаясь сразу и к президенту, и к его дочери. — Сейчас он перейдет к делу.

«— Тут я в газете прочел, — говорил между тем профессор на телеэкране, — что кто-то кого-то на машине обогнал на проспекте Мира. И что? Шофер, которого обогнали, догнал обгонщика и расстрелял из автомата! На проспекте МИРА! Так дело было или я преувеличиваю? Или я порочу наш город добряков и джентльменов?

— Так! — подтвердила аудитория.

— Спасибо, — сказал профессор. — Итак, мы имеем в нашем народе плотный раствор ферментов с негативным зарядом. Сколько в Москве жителей? Восемь миллионов. А приезжих, командированных, бомжей? Еще два. Говоря языком биохимии, мы имеем в Москве десять миллионов емкостей, до краев заполненных ферментами раздражения, недовольства, горечи, ненависти и тому подобное. Или я не прав? Или по городу ходят и ездят емкости доброты, вежливости, любви и радости?

Аудитория хмыкнула.

— Но если я прав, — тут же подхватил профессор, — если в городе десять миллионов емкостей и если они постоянно сталкиваются друг с другом, трескаются, разбиваются и переливаются друг в друга, то вообразите, какой коктейль у нас получается, — небесам тошно! Кстати, вы не думали, откуда взялось это выражение — „небесам тошно“?..»

— Это можно пропустить, сейчас я перемотаю. — Пашутин нажал кнопку дистанционного управления, профессор на телеэкране защебетал по-птичьи и задергался со скоростью Чарли Чаплина. Но президент остановил Пашутина:

— Не надо. Пусть говорит. Нам все равно до Москвы ехать.

Действительно, Москва с ее гребенкой высотных зданий была еще далеко, за желто-осенним лесным массивом, который пересекала прямая лента пустого правительственного шоссе со «стаканами» охраны через каждые пять километров. Профессор на телеэкране вновь обрел человеческий голос:

«— Дело в том, друзья мои, что далеко не все десять миллионов этих емкостей имеют возможность в течение дня разрядиться и сбросить свои ферменты ненависти или раздражения на подчиненных, соседей в трамвае или на жену и детей. Далеко не все. Во-первых, просто боятся получить в ответ такое!.. (Смех в аудитории.) Да, правильно. А кто у нас имеет возможность разрядиться? Вы скажете: начальство, бандиты и работники сферы обслуживания. Правильно! А сколько их по отношению ко всему населению? Есть статистика: двадцать два процента. Начальства, бандитов, милиционеров и работников сферы обслуживания в Москве ровно 22 процента от общего числа населения. Они свободные люди, у них демократия, ускорение и перестройка, и они изливают на нас свое раздражение, гнев, досаду и прочие негативные ферменты в любой момент…»

— Это какой год? — спросила у Пашутина дочь президента.

— Восемьдесят восьмой, при Горбачеве, — тут же объяснил тот. И услужливо замер в ожидании ее нового вопроса. Но вопроса не последовало, дочь президента отвернулась к телеэкрану.

«— А мы, остальные 78 процентов? — продолжал на этом экране профессор. — Куда мы несем этот коктейль своих эмоций? Вы скажете: в семьи — женам, детям, родителям. Но во-первых, не каждой жене скажешь все, что хотел бы ей сказать! Правильно? А даже если и сказал, если сбросил на родственников и жен свои негативные ферменты — куда наши родичи их девают? Глотают, растворяют в море своей доброты, любви и всепрощения? Скьюз ми!..»

Судя по качеству изображения, лекция профессора была снята издали, с верхних рядов аудитории и человеком, который не умел пользоваться трансфокатором и потому нестабильно держал профессора в центре кадра. Иногда лицо профессора вообще исчезало с экрана, и камера искала его вслепую, по голосу:

«— …Следовательно, к ночи мы имеем в Москве, ну, скажем, 10 условных мегатонн негативных ферментов. Если к утру этот запас никуда не делся, то назавтра к нему прибавляется еще десять, послезавтра еще десять, и, таким образом, каждую неделю в Москве должна происходить резня, как в Ливане. Ан не происходит. Почему? Потому что к утру мы каким-то образом все-таки избавляемся от большей части своего раздражения. Мало кто просыпается утром в бешенстве, гневе или от ненависти. Но вы же знаете: в природе ничто не исчезает. Так куда же девались мегатонны нашей негативной энергии? Тут я должен посвятить вас в природу сна…»

Президент жестом указал пресс-секретарю на холодильник. Тот вопросительно посмотрел на дочь президента, но президент раздраженно сказал:

— Да нарзан мне налей, нарзан!

Грузицкий с явным облегчением открыл холодильничек и налил президенту минеральную воду в разом запотевший стакан.

«— Вообще-то это большая и отдельная тема, — говорил тем временем профессор, — но я не буду входить в детали, а скажу только суть. Тот, кто нас создал — назовите его Богом, природой или Высшим разумом, это все равно, — так вот, он понимал, что играет с огнем, и на всякий случай спрятал от нас пару секретов бытия. Иначе человечество давно бы разобрало эту игрушку — жизнь на мелкие кубики и никогда бы не собрало обратно. И одним из таких секретов является сон. Почему мы спим? Почему, имея всего семьдесят — восемьдесят лет для жизни на этой планете, мы треть этой жизни проводим в совершенно бессознательном состоянии? Вот мой ответ без обсуждения деталей: на ночь нам отключают сознание, и в этом бессознательном состоянии мы сбрасываем в космос негативные ферменты, как подводная лодка сбрасывает отработанную воду. И забираем из космоса энергию положительную. Вот и все. И нет, я думаю, в этой аудитории человека, который хотя бы раз в жизни не испытал во сне состояние полета. Но то был самый простой перебор энергии, ничего больше. Именно во сне происходит наше подключение к батареям космической энергии, и — слава Богу, что во сне! Если бы Бог показал нам наяву, как это делается, если бы открыл дорогу к этим батареям — даже страшно подумать, что человечество сделало бы с этой энергией! Да, так вот представьте, что