Женский клуб - [23]

Бат-Шева зашла в воду и перевернулась на спину.

– Мне нравится подольше оставаться в воде, чтобы глубже все прочувствовать, – сообщила она.

Бесси сочла, что это допустимо. У всех свои отношения с миквой, и она давно пришла к выводу, что правильнее давать женщинам совершать омовение так, как они пожелают. Кому-то надо было минуту-другую попривыкнуть к воде, прежде чем погружаться. Кто-то опускался сразу, она едва успевала сделать осмотр. Кто-то раскидывал руки и ноги так, что они случайно касались стены. Когда, до наступления менопаузы, самой Бесси еще надо было приходить в микву, ей нравилось погружаться, свернувшись калачиком. Эти несколько секунд она испытывала полнейший душевный покой и преисполнялась уверенности, что все непременно образуется. Ночь за ночью наблюдая, как разные женщины окунаются в микву, Бесси понимала, что и сама стосковалась по ней, и порой, когда никто не видел, она снимала туфли и чулки и опускала ноги в теплую воду, чтобы вспомнить былые ощущения.

Казалось, Бат-Шева уснула – волосы растеклись за головой, руки свободно повисли. Одно дело, когда привыкаешь к воде, но это уже больше походило на полноценное купание. Бесси откашлялась, пытаясь привлечь ее внимание. Бат-Шева не отозвалась, но, справедливости ради, ее уши были под водой, так что, может, она и не слышала.

– Ну-ка. – Бесси пощелкала пальцами. – Здесь не ночуют.

Бат-Шева поняла намек и встала посреди миквы. Она погрузилась на дольше, чем кто-либо, и, поднявшись по ступеням, произнесла благословение вдумчиво, с упором на каждое слово.

Ципора еще не ушла, она сушила голову, чтобы на улице никто не догадался, где она была. Когда волосы полностью высохли, Ципора хорошенько их взбила. Она ощущала себя красивой, даже неотразимой. Она так привыкла видеть себя в парике, что порой забывала о собственных волосах. Глянув напоследок в зеркало, она заколола пучок и убрала его под шарф. Она представила, как дома муж вынимает шпильки, накручивает прядь волос на палец, и по телу у нее бегут мурашки. Ему нравилось смотреть на нее простоволосую и нравилось, что он единственный видит ее такой. Это делало его особенным и было еще одной из вещей, которые знал о ней только он.

Когда Бат-Шева вышла на улицу, Ципора как раз садилась в машину. Из окна она наблюдала за тем, как Бат-Шева идет вниз по улице. Ципора не знала, предложить ли ее подвезти – некоторым больше по душе пешие прогулки в ночной тиши. К тому же они совершенно безопасны – это же Мемфис, в конце концов. Но что, если Бат-Шева была не прочь доехать и сочла Ципору попросту невежливой? Ведь она так или иначе поедет мимо дома Бат-Шевы. Нельзя же промчаться мимо и не предложить.

– Вас подвезти? – окликнула ее Ципора.

Бат-Шева подошла поближе, вглядываясь в машину.

– Привет, Бат-Шева, это Ципора. Я спрашивала, не подкинуть ли вас?

– Я не видела, кто там, – подумала, какой-то незнакомец пытается меня подцепить, – ответила Бат-Шева.

Ципора рассмеялась: такого про нее еще не думали.

– Нет, это всего лишь я.

– Очень мило с вашей стороны, но я в порядке, – сказала Бат-Шева.

– Меня не затруднит. Вот-вот польет дождь. Мне будет не по себе, если вы пойдете пешком, когда у меня столько места, – она махнула в сторону пустых сидений минивэна.

– Хорошо, – согласилась Бат-Шева и села в машину. – Вы тоже любите ходить в микву? Я чувствую себя такой обновленной. Все мои тревоги смывает прочь, и я готова начинать сначала. После смерти Бенджамина не смогла отказаться, слишком важной частью жизни это стало.

У Ципоры перехватило дыхание. Неправильно, что незамужняя женщина ходит в микву. В Торе совершенно ясно говорилось, что она предназначена только для замужних женщин, чтобы сделать секс дозволенным. Наверное, Бат-Шева не сознавала, что поступает неподобающе. Может, никто ей не рассказал? Ципора помнила, что Тора велит предупреждать тех, кто совершает грех, если мы верим, что наши слова будут услышаны. И как же это понять, если не попытаться? Они уже почти приехали, и, если сейчас ничего не сказать, другого шанса не будет и ей придется жить с сознанием того, что она не использовала возможность исполнить мицву.

– Знаете, Бат-Шева, – волнуясь, начала она. – Не хотелось бы вас как-то смущать, но мне кажется, вам не следует ходить в микву. Это неправильно.

– Я понимаю, что обычно так не поступают, но не вижу проблемы. Как может быть плохо то, что лишь укрепляет мою веру?

– Весь смысл миквы в том, чтобы вы могли иметь… отношения с мужем. Поэтому непонятно, зачем вам туда ходить, – сказала Ципора.

– Но я хочу, даже если и не обязана. Когда надо мной смыкается вода, я чувствую, будто вся нечистота покидает мое тело. Если выполнять заповеди только потому, что так велено, из мицвы уйдет вся радость. А я думаю, нам нужно гораздо больше внимания уделять духовной стороне иудаизма. О ней так часто забывают, и в результате теряется столько важного, что составляет самую его суть.

Бат-Шева говорила очень уверенно и вела себя так, словно все сказанное совершенно естественно. Ее явно не беспокоило то, что Ципора откровенно не одобряла ее поведения. Может, там, где она жила раньше, подобные разговоры и были в порядке вещей, но для Ципоры все это, скорее, отдавало ересью. Иудаизм не про собственные трактовки; это не какая-то там религия нью-эйдж, где вы изобретаете свои смыслы. Это очень древняя традиция с очень древними законами. Бат-Шева перешла в иудаизм когда, лет пять назад? Кто она такая, чтобы рассуждать, что нужно или не нужно иудаизму?!