Женская война. Сильвандир - [19]

— Не встретили ли вы герцога д’Эпернона? — спросил виконт, глаза которого заблестели от радости при перечислении сил, обещавших победу его партии.

— Герцога д’Эпернона? — повторил офицер с удивлением. — Да где же мог я встретиться с ним? Ведь я приехал не из Ажена, а из Бордо.

— Вы могли встретить его в нескольких шагах отсюда, — сказал виконт с улыбкой.

— Да, правда, кажется, здесь близко живет прелестная Нанон де Лартиг?

— На расстоянии двух мушкетных выстрелов от нашей гостиницы.

— Хорошо! Это объясняет мне, почему я встретил в гостинице барона де Каноля.

— Вы знаете его?

— Кого? Барона? Знаю. Я мог бы даже сказать, что я его друг, если б он был не знатным дворянином, а я не бедным разночинцем.

— Такие разночинцы, как вы, Ришон, в настоящем положении дел стоят принцев. Вы, впрочем, знаете, что я спас вашего друга барона де Каноля от палок, а может быть, и от чего-нибудь похуже.

— Да, он говорил мне об этом, но я невнимательно слушал его, мне так хотелось поскорее повидаться с вами. Вы уверены, что он не узнал вас?

— Нельзя узнать того, кого никогда не видел.

— Да, я должен был употребить другое выражение и спросить, распознал ли он вас.

— В самом деле, — отвечал виконт, — он рассматривал меня пристально.

Ришон улыбнулся.

— Как не смотреть пристально! — сказал он. — Не всякий день встречаются дворяне, похожие на вас.

— Барон, мне кажется, веселый человек, — начал виконт, помолчав несколько секунд.

— Веселый и добрый, очень умный и притом великодушный. Гасконцы, как вы знаете, люди крайностей: они очень хороши или ни на что не годятся. Барон принадлежит к числу первых. В любовных делах он фат, на войне — бесстрашный воин. Мне очень жаль, что он против нашей партии. Знаете ли… случай свел вас с ним, и вы должны были бы постараться привлечь его на нашу сторону.

Яркая краска покрыла бледные щеки виконта и тотчас исчезла.

— Боже мой, — сказал Ришон с той философской грустью, которая иной раз посещает даже сильных людей, — а мы разве серьезнее и разумнее, мы, решившиеся неосторожными руками зажечь пламя гражданской войны так же легко, как зажигаем свечу в церкви? Разве коадъютор — человек серьезный? А он одним словом может усмирить или поднять Париж! Разве герцог де Бофор — человек серьезный? А он имеет такое влияние в Париже, что его прозвали королем рынков! Разве герцогиня де Шеврез — серьезная женщина? А она назначает и смещает министров! Разве герцогиня де Лонгвиль — серьезная женщина? А она три месяца царствовала в парижской ратуше. Разве и сама принцесса Конде — серьезная женщина, ведь она еще вчера занималась только нарядами и бриллиантами? Разве герцог Энгиенский — серьезный предводитель политической партии, когда он посреди своих мамок играет еще в куклы и наденет штаны в первый раз только для того, чтобы потрясти Францию? Наконец, и я — если вы позволите мне поставить мое имя после этих знаменитых имен, — разве я важный человек, я, сын ангулемского мельника, бывший слуга герцога де Ларошфуко? Один раз господин мой дал мне вместо щетки и ливреи шпагу. Я храбро надел ее и превратился в воина! И вот сын ангулемского мельника, прежний камердинер Ларошфуко, стал капитаном, формирует роту, собирает четыреста или пятьсот человек и будет, в свою очередь, играть их жизнью, как будто судьба дала ему право на это. Вот он идет по пути к почестям, скоро его произведут в полковники, назначат комендантом крепости… Кто знает, может быть, и ему придется в течение десяти минут, часа или целого дня вершить судьбу Франции? Видите, все это очень похоже на сон; однако ж я буду считать его действительностью до тех пор, пока меня не разбудит какая-нибудь великая катастрофа…

— И тоща, — прибавил виконт, — горе тем, кто вас разбудит, Ришон, потому что вы будете героем…

— Героем или изменником, смотря по тому, кем мы тоща станем — слабейшими или сильнейшими. При прежнем кардинале я подумал бы об этом хорошенько, потому что рисковал бы головою.

— Помилуйте, Ришон, не заставляйте меня думать, что подобные соображения могут удержать вас! Вас, которого называют храбрейшим воином во всей французской армии…

— Ах, разумеется, — сказал Ришон, выразительно пожав плечами, — я был храбр, когда король Людовик XIII, бледный, с черными глазами, блестевшими как карбункулы, с голубой лентой, которую я видел еще на груди его отца, кричал звонким голосом моим солдатам, покручивая при этом усы: «Король смотрит на вас, вперед, господа!» Но если мне придется вновь увидеть на груди сына ту же ленту, какую я видел на груди отца, однако уже не позади, а впереди себя и кричать солдатам: «Стреляй по королю французскому!», то в этот день, виконт — продолжал Ришон, покачивая головой, — я боюсь, что струшу и выстрелю мимо.

— Что с вами сегодня сделалось? Зачем вы толкуете только о неприятных вещах? — спросил юноша. — Любезный Ришон, гражданская война — это очень печально, я знаю, но иногда она необходима.

— Да, как чума, как желтая лихорадка, как черная лихорадка, как лихорадки всех цветов. Например, виконт, не думаете ли вы, что мне очень нужно завтра всадить шпагу в живот храброму Канолю, когда я так дружески и с таким удовольствием пожал ему руку сегодня… И почему? Потому, что я служу принцессе Конде, которая смеется надо мною, а он служит кардиналу Мазарини, над которым смеется сам? Однако ж это дело очень возможное…