Женская война - [30]

— Но прежде всего этого — два условия, — сказала Нанона строгим голосом.

— Какие, милая сестрица! Извольте говорить, я готов слушать вас.

— Во-первых, вы возвратите герцогу бланк, потому что эта бумага может погубить вас. Вы слышали: он сам своими устами произнес приговор. Во-вторых, вы сейчас же уйдете отсюда, потому что можете погубить меня, что для вас ничего не значит, но и вы погибнете вместе со мною. Хоть это, может быть, побудит вас подумать о моей погибели.

— Даю ответ на каждый пункт: бланк принадлежит мне, как неотъемлемая собственность, и вы не можете запретить мне идти на виселицу, если мне так заблагорассудится.

— Как хотите!

— Покорно благодарю. Но будьте спокойны: этого никак не будет. Я сейчас говорил вам, какое отвращение чувствую к такому роду смерти. Стало быть, бланк останется у меня, но, может быть, вам угодно купить его, в таком случае мы можем переговорить и поторговаться.

— Он мне не нужен! Важная вещь бланк! Я сама выдаю их!

— Счастливая Нанона!

— Так вы оставляете его?

— Непременно.

— Не боясь ничего?

— Не беспокойтесь, я знаю, как сбыть его с рук. Что же касается приказания выйти отсюда, — я не решусь на такую ошибку, потому что я здесь по приказу герцога. Скажу еще, что, желая избавиться от меня поскорее, вы забываете самое важное.

— Что такое?

— То важное поручение, о котором говорил мне герцог, и которое должно осчастливить меня.

Нанона побледнела.

— Несчастный, — сказала она, — ведь вы знаете, что не вы должны исполнить это поручение. Вы знаете, что употребить ваше положение во зло, значит совершить преступление, такое преступление, которое рано или поздно навлечет на вас казнь.

— Да я и не хочу употреблять его во зло, хочу только воспользоваться им.

— Притом же, в депеше написано, что оно поручается барону Канолю.

— А меня разве зовут не так?

— Да, но при дворе знают не только его имя, но и его лицо. Каноль часто бывал при дворе.

— Ну, согласен, вот это замечание дельное. С тех пор, как мы толкуем, в первый раз вы правы, и видите, я тотчас соглашаюсь с вами.

— Притом же вы найдете там ваших политических врагов, — прибавила Нанона. — Да, может быть, и ваше лицо там столько же известно, сколько и лицо Каноля, только в другом смысле.

— О, это бы ничего не значило, если бы поручение, как уверял герцог, действительно имело целью спасение Франции. Поручение избавило бы посланного от бед. Такая важная услуга влечет за собою помилование, и прощение за прошедшее есть всегда первое условие всякого политического превращения. Итак, поверьте мне, милая сестрица, не вы можете предлагать мне условия, а я вам.

— Что же это за условия?

— Во-первых, как я вам сейчас говорил, первое условие всякого трактата — всепрощение.

— А еще?

— Уплата по счетам.

— Так я вам еще должна?

— Вы должны мне сто пистолей, который я просил у вас, и в которых вы изволили отказать мне так бесчеловечно.

— Вот вам двести.

— Бесподобно! Теперь я узнаю вас, Нанона.

— Но с условием.

— Что такое?

— Вы поправите зло, которое сделали.

— Совершенно справедливо. Что же я должен делать?

— Сейчас садитесь на лошадь и отправляйтесь по Парижской дороге, и скачите без отдыха, пока не догоните барона Каноля.

— И тогда я расстанусь с баронским титулом?

— Возвратите его барону.

— А что сказать ему?

— Отдайте ему вот эту депешу и уверьтесь, что он поехал в Париж.

— Все тут?

— Больше ничего.

— Нужно ли ему знать, кто я?

— Напротив, очень нужно, чтобы он этого не знал.

— Ах! Нанона, неужели вам стыдно за брата?

Нанона не отвечала. Она задумалась.

— Но, — сказала она через несколько времени, — каким образом могу я увериться, что вы исполните мое поручение в точности? Если бы вы считали что-нибудь священным, так я попросила бы клятвы.

— Сделайте лучше.

— Что такое?

— Обещайте мне сто пистолей, если я в точности исполню ваше поручение.

Нанона пожала плечами.

— Согласна, — сказала она.

— Посмотрите, — отвечал Ковиньяк. — Я не требую с вас никакой клятвы, довольствуюсь одним вашим словом. Так мы условливаемся, что вы отдадите сто пистолей тому, кто доставит вам расписку Каноля, разумеется, от моего имени?

— Хорошо, но вы говорите о третьем лице: неужели вы не хотите сами воротиться?

— Как знать будущее? Важное дело призывает меня самого в окрестности Парижа.

Нанона не могла скрыть движения радости, которое вырвалось у ней невольно.

— А вот это совсем не мило, — сказал Ковиньяк, засмеявшись. — Но мне все равно, милая сестрица. Мы расстаемся друзьями?

— Друзьями. Но поезжайте скорей!

— Сейчас же отправлюсь в путь. Только позвольте выпить стакан вина на дорогу.

Ковиньяк вылил в свой стакан последнее вино из бутылки шамбертена, выпил, поклонился сестре чрезвычайно почтительно, вскочил на лошадь и через минуту исчез в облаке пыли.

IX

Луна выходила на горизонт, когда виконт в сопровождении верного своего Помпея выехал из гостиницы почтенного Бискарро и пустился скакать по Парижской дороге.

Около четверти часа виконт предавался своим мыслям. В это время проехали почти полторы мили. Наконец виконт повернулся к своему конюху, который шагах в трех сзади ехал вслед за своим господином.

— Помпей, — сказал он, — не к тебе ли как-нибудь попала моя перчатка с правой руки?