Госпожа видела, что служанка еле сдерживает гнев: запинается, трясет головой и вся дрожит. Она подавила улыбку и сказала с притворным участием:
– Ай-ай! Били? Издевались? Да разве так можно? Ну, не волнуйся, говори медленнее.
– Муж! А много ли я от него добра видела? Только что с голоду не подохла. Думала я, думала, как дальше жить. И решила. Была у меня дорогая заколка, материн подарок. Продала ее одному бродячему торговцу, чтобы как-нибудь перебиться на вырученные деньги. Этот торговец старик уж был. Узнала, что он в Шанхай идет. Не хотел он меня с собой брать, но я подумала – лучше по дороге помереть, чем здесь оставаться, и пошла за ним. Шла, шла, добралась до Нанкина. Все деньги истратила… И попала в это бюро. Да тут много наших: Сань Дин-цзы, тетушка Синь, тетушка Эр, мамаша Фу-тоу. Все здесь. Ничего, устроились.
– Это что же, все из вашей деревни?
Женщина кивнула.
– Молодцы! – с оттенком зависти вздохнула госпожа.
– А этот старикашка, торговец-то, еще запугивал меня! Говорил, в Нанкине и Шанхае иностранцы людям глаза выкалывают. Да какие-то железные птицы летают и бомбы бросают, дескать, уйдешь из дому – нищей станешь. Только я ведь и мужа не испугалась. Меня на это не возьмешь. Думала, как-нибудь прокормлюсь. Да, я не из пугливых.
– А как же ребенка оставила?
Женщина помолчала, глядя в пол и шевеля пальцами ног. Потом сказала:
– Я хочу попросить у вас два юаня взаймы, госпожа. И письмо, может, вы мне напишете?
– Деньги, разумеется, дать можно. Но куда ты письмо пошлешь? Здесь написано: передать в Хуншэнсянь. Это что такое? На фамилию не похоже. Лавка, что ли? Где она?
Женщина устремила взгляд больших круглых глаз за окно.
– Видно, где-то здесь, в городе. Лавка это, трактир. А держит его какой-то Хун.
– Хун? С такой фамилией здесь у нас никого нет.
– Что же они попонятнее не написали?
– Это твоего мужа почерк?
– Где уж ему письма писать! Он в жизни кисточки в руки не брал. Ладно, пойду спрошу тетушку Эр.
Женщина, шлепая босыми ногами, вышла.
Госпожа вздохнула, посмотрела на подушку и, увидев мокрое пятно, почувствовала, как запылали щеки. Служанка ей уже больше не казалась чудной. Она уважала ее, завидовала ей. Но что предпринять, не знала и задумалась.
1934
