Женщины революции - [55]
— Сударыня, как возможно в таком виде? Очень сожалею, что вы так дурно распорядились моим благорасположением.
Татьяна была ошеломлена и с трудом постигала смысл этих высокопарных слов. Ясно одно — её выгоняли на улицу. Вот тебе и либерал, так называемый сочувствующий! А он ведь понимал, что её поджидают на улице и наверняка арестуют. Бешено заколотилось сердце. Боль и обида, обожгли её.
— А вы, оказывается, трус! В революцию вздумали играть! — не выдержала Людвинская.
Положение спасла кухарка. Она взяла девушку за руку, с укором посмотрела на хозяина:
— Грех, барин, не приютить ближнего… А ты, касатка, не серчай! Бог его простит. — Глаза её улыбались в паутинке морщин. Женщина накинула шаль. — Пойдём, милая. В подвале у меня живёт золовка. Люди они простые, примут. Обогреешься, чайку попьёшь, да и обсушишься. Так и лихоманку недолго схватить!
— Марфуша, не лезьте в историю! — кричал врач, побагровев от гнева. — Эта сумасбродная девчонка доведёт до виселицы!
— Так меня же, барин, повесят! — с достоинством возразила кухарка. Она достала из сундучка у вешалки чистое платье, рубаху.
Они сидели в подвале, в крохотной комнатушке с множеством водопроводных труб, вся комната увешана бельём (золовка оказалась прачкой), пили жиденький чай с вареньем (кухарка прихватила малиновое варенье), разговаривали. Девушку обласкали, накормили и уложили спать за печкой. Утром она ушла счастливая.
…И опять начался долгий путь по цветущему лугу. Цыган торопил, поглядывал на небо и почему-то страшился непогоды. Людвинская шла легко. Ноги утопали в мягкой траве. Башмаки несла на длинной палке, перекинув через плечо. Дождя она не боялась и жадно впитывала красоту цветущего луга и летнего погожего утра.
Дорога петляла среди приземистого орешника, падала и поднималась через неприметные бугорки и наконец привела к буковому лесу. Бук стоял стеной. Мрачный. Неприветливый. Пахло сыростью и прелой листвой. Верхушки деревьев переплетались вверху, закрывая солнце. Было сумрачно и темно. И этот контраст туннеля неприятно поразил девушку. Она подняла голову, прислушалась. Неторопливый говорок листвы и приглушённый пересвист невидимых птиц. Изредка попадались низкорослые ели, которым она радовалась, как старым знакомым. Около елей листья отцветших ландышей. И опять опревший прошлогодний лист и голые стволы бука.
На полянке около одинокого дерева сидела белка. С пушистым хвостом и неподвижными глазами. Удивлённо уставилась на непрошеных гостей и принялась теребить шишку, ловко удерживая её лапками. Потом, передумав, смешно запрыгала, пружиня ветки.
Девушка захлопала в ладоши. Белка растворилась в листве. И опять едва приметная тропка среди букового леса. Безмолвного и угрюмого. Девушка зябко повела плечами: возможно, цыган прав, ожидая непогоды.
У обуглившегося пня Егор остановился. Свернул цигарку. Подождал отставшую спутницу. Таня прибавила шаг.
— Вот этот пень запоминай, красавица. Здесь свернём к родничку. — Цыган показал куда-то неопределённо рукой. — А от родничка опять по тропке. Там в ветреную погоду лай собаки можно услышать. Это лесника собака.
— Да, лес-то не из весёлых: луча солнца не приметишь. Тоска одна… — Девушка уныло оглядела почерневший пень. Видно, грозой разбило. — Как здесь человек живёт? Небось бобыль?
— Человек везде может жить, — философски заметил цыган, отгоняя рукой тучи комаров. — Дьяволы проклятущие, и махры не боятся.
— А далеко здесь до границы? — неожиданно полюбопытствовала Людвинская, натягивая башмаки.
— Десять вёрст, поди. — Цыган стрельнул глазами и, не приметив на лице спутницы особенного интереса, миролюбиво уточнил: — А так сказать, чёрт их мерил. Айда, красавица. Цыган Егор — честный человек, деньги взял и работу сделал.
Сторожка лесника напоминала сказочную. Почерневшие брёвна с космами пакли. Взлохмаченная соломенная шапка вместо крыши. Подгнившее крылечко. Кривые оконца.
С весёлым лаем к пришедшим в ноги бросился пушистый ком. Собака. Чёрная. С озорными глазами. С красным высунутым языком. Куцым хвостом. Собака, не замечая цыгана, помчалась к девушке. Положила лапы на грудь, жарко подышала в ухо и, озорно прорычав, отскочила к сторожке.
Вышел лесник, смахивающий на лешего. В рваном треухе, драных валенках. С бородой лопатой. Он уныло посмотрел на цыгана и вопросительно уставился на девушку. Собака с живостью бросилась к хозяину, принялась обнюхивать, подпрыгивать.
— Пошёл, пошёл. Не балуй. — Лесник ласково перебирал пушистую шерсть собаки.
— Гостям радуется! — с подобострастием заметил цыган. — Скучает, поди, по людям.
— Скучает на волюшке?! — недоумённо спросил лесник. — Чай, не один здесь, а с человеком.
Заметив, что собака не отходит от девушки, лесник подобрел:
— Собака завсегда хорошего человека чует. Ласку любит. Доброе слово. А вас, конокрадов проклятых…
— Подожди цыган-то ругать. Лучше расскажи, как к мировому ходил на братьев жалиться? — Цыган скосил глаза на девушку, как бы приглашая её принять участие в каком-то весёлом разговоре.
— Ходил! — с вызовом ответил лесник, пощипывая бороду. — Коли нужно будет, ещё пойду!
— Из-за собаки! — не без ехидства произнёс цыган. Уселся на пенёк и, сощурившись, с явным превосходством поглядывал на чудака лесника.
