Женщины Льва Толстого. В творчестве и в жизни - [11]

Опять же, судя по дневниковым записям, можно с уверенностью сказать, что о главном герое все писано Толстым с самого себя. Тщеславие молодости? Безусловно. Оно непостижимо соседствовало у Льва Николаевича с робостью. Но вот появляется героиня, которая должна вызвать первые сумасшедшие чувства любви, показать отблески несбыточного счастья. Толстой в те годы очень много писал и рассуждал о счастье. Искал пути к счастью, пытался осознать великое таинство любви. Он осуществлял эти поиски и в своих произведениях…

«На балах нынешней зимы, которые были для него первыми в жизни, он встречал графиню Шофинг, которую князь Корнаков, дававший всем прозвища, называл почему-то милым дебардером (то есть дамой распущенной, вольных нравов. – Н.Ш.). Один раз он танцевал против нее, глаза его встретились с простодушно-любопытным взглядом графини, и взгляд этот так поразил его, доставил столько наслаждения, что он не мог понять, как прежде не был без памяти влюблен в нее, и внушил, бог знает почему, столько страха, что он стал смотреть на нее как на существо необыкновенное, высшее, с которым он недостоин иметь ничего общего, и поэтому несколько раз убегал случаев быть ей представлену».

Далее следует характеристика самой графини Шофинг, как еще одного действующего лица рассказа: «Графиня Шофинг соединяла в себе все условия, чтобы внушить любовь, в особенности такому молодому мальчику, как Сереже. Она была необыкновенно хороша, и хороша как женщина и ребенок: прелестные плечи, стройный, гибкий стан, исполненные свободной грации движения и совершенно детское личико, дышащее кротостью и веселием. Кроме того, она имела прелесть женщины, стоящей во главе высшего света; а ничто не придает женщине более прелести, как репутация прелестной женщины. Графиня Шофинг имела еще очарование, общее очень немногим, это очарование простоты – не простоты, противуположной аффектации, но той милой наивной простоты, которая так редко встречается, что составляет самую привлекательную оригинальность в светской женщине. Всякий вопрос она делала просто и так же отвечала на все вопросы; в ее словах никогда не заметно было и тени скрытой мысли; она говорила все, что приходило в ее хорошенькую умную головку, и все выходило чрезвычайно мило. Она была одна из тех редких женщин, которых все любят, даже те, которые должны бы были завидовать.

И странно, что такая женщина отдала без сожаления свою руку графу Шофинг. Но ведь она не могла знать, что, кроме тех сладких любезностей, которые говорил ей ее жених, существуют другие речи, что, кроме достоинств – отлично танцевать, прекрасно служить и быть любимым всеми почтенными старушками – достоинства, которыми вполне обладал г. Шофинг, – существуют другие достоинства, что, кроме той приличной мирной светской жизни, которую устроил для нее ее муж, существует другая жизнь, в которой можно найти любовь и счастие. Да, кроме того, надо отдать справедливость г. Шофинг, лучше его не было во всех отношениях жениха; даже сама Наталья Аполлоновна сказала в нос: “C’est un excellent partie, ma chère” (“Это прекрасная партия, дорогая”. – Н.Ш.). Да и чего ей желать еще? Все молодые люди, которых она до сих пор встречала в свете, так похожи на ее Jean и, право, нисколько не лучше его; поэтому влюбиться ей в голову не приходило – она воображала, что любит своего мужа, – а жизнь ее сложилась так хорошо! Она любит танцевать и танцует; любит нравиться и нравится; любит всех своих хороших знакомых, и ее все очень любят».

В этих первых произведениях, касающихся сложных семейных отношений, Лев Толстой постепенно подбирался к художественным полотнам, более сложным, более насыщенным любовными трагедиями. Где-то еще далеко впереди маячило «Семейное счастье», еще дальше – «Война и мир» и «Анна Каренина», и совсем уж далеко – «Воскресение». Здесь же, в «Святочной ночи», он только еще вникал в суть таких отношений, о которых думал постоянно. Ведь на его глазах, перед отъездом на Кавказ, проходили любовные сцены большого света. И он с интересом доискивался до причин, по которым одни браки становились счастливыми, а другие несчастными. И в конце концов даже начал роман «Анна Каренина» именно со строки, посвященной этой теме: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

Именно раздумья о семейном счастье, об идеальном супружеском союзе заставляли его браться за произведения одновременно и высокохудожественные, и философско-аналитические.

А ведь на Кавказе вокруг витала смерть. Шли схватки с горцами. Он участвовал в них и вполне мог погибнуть. Но все чаще он, если выпадала свободная минутка, садился за литературную работу, которая увлекала все более.

Бытует мнение, что прозаик начинает складываться к сорока годам, а окончательно может сложиться не ранее пятидесяти. Конечно, есть немало исключений. И все же подобное мнение имеет право на существование. Объясняется же все следующим образом: человек должен приобрести свой собственный опыт, испытать личные переживания, чтобы суметь изложить их на бумаге. Даже актер не может сыграть написанную для него роль, если не понимает, что это за переживания.