Женщина в янтаре - [31]
Но я не говорю ничего. Я киваю и притворяюсь, что все в порядке. Я прошу ее улыбнуться, и мама улыбается. Я притворяюсь, что рада, я держу ее за руку, закрываю глаза, но серый холод остается во мне.
Трупы несколько дней пролежали под дождем. Кто-то накинул на них старую попону, чтобы прикрыть открытые глаза Хайди и лицо ее матери, обращенное к озеру, а не к дочери. Их голые ноги, израненные и почти черные, торчали из-под серой грубой дерюги.
Нас отвели обратно в погреб и продержали там несколько дней. Женщины шепотом обсуждали поступок фрау Хаймлих. Надо было найти случившемуся хоть какое-то объяснение, и оно отыскалось. Она якобы получила известие о гибели мужа на фронте и в полном отчаянии, решив, что ей незачем больше жить, убила свою дочь и грозилась выпить яд, но солдаты поймали ее на этом и застрелили. Меня это не утешило — наоборот. Что сделает мама, если наш папа не вернется?
Хильда продолжала раскачиваться вперед — назад, вперед — назад. «Я покончу с собой, я покончу с собой, я покончу с собой». Женщины начали с ней разговаривать, чтобы сказать — этого делать она не имеет права, она будет виновата в смерти других. Мама пробовала уговорить другого русского офицера, чтобы нас выпустили, потому что мы латышки, не немки. Он сказал, что нас посадят в поезд и отправят обратно в Латвию. Наша страна, пояснил он, свободна, теперь там русские. Тогда мы стали делать вид, что мы немки. В редкие минуты, переговариваясь между собой, мы говорили только по-немецки. Еще одно вынужденное притворство.
— Улыбнись, — просила я маму по-немецки. Когда она улыбалась, я делала вид, что все в порядке. Но я не могла забыть Хильду, других изнасилованных женщин, девушек из сиротского приюта, оставленных во власти солдат, щемящие мелодии фортепиано.
И не могла говорить о том, что в то утро исчезло из наших отношений с матерью, не могла и она. Во время войны весь мир остался без матери, а для меня и после войны он оставался таким еще долго.
8. ОТАВА
Маму снова увели солдаты, на сей раз потому, что им не понравилась еда, за приготовление которой она отвечала. Голодные женщины, работавшие на кухне, съели почти все мясо, и солдаты обвинили в этом маму. Нас всех снова вывели во двор на расстрел, но какой-то офицер приказал завести нас обратно. Насилие и хаос не прекращались.
Однако рассказ мой становится однообразным.
Постепенно наступали перемены. Все реже солдаты спускались в погреб, все меньше здесь было чем поживиться. И вот однажды, дней через десять после появления первого солдата, остались только женщины и дети. В тот день ранним утром нас вывели во двор смотреть, как будут расстреливать грех солдат за то, что они нарушили приказ не убивать гражданских лиц. Возможно, они и убили маму Хайди, но они ничем не отличались от всех прочих. Это был последний расстрел, на котором мы вынуждены были присутствовать.
После этого солдаты исчезли. Прошло немало времени, прежде чем мы поняли, что нас никто больше не охраняет и можно выйти из погреба. Никто на нас не кричал, никто не угрожал. Мы спокойно просидели в покинутом помещении несколько часов, прежде чем сообразили, что, по всей видимости, можем уйти.
Мы шли по тропинке вдоль озера по направлению к поселку, потом прямо по пашне к заброшенному сельскому дому. Солдаты, вероятно, все еще где-нибудь в поселке, поэтому туда идти опасно. Одна из женщин, что была с нами в погребе, вернулась из лесов, где видела странную сигнальную станцию, примерно в дне пути от Лобеталя. Она жалела, что не осталась там навсегда. За огромными прожекторами и зеркалами высились здания, в которых было полным-полно продуктов и других товаров. Она ела мясные консервы и сладкое сгущенное молоко, кое-что захватила и с собой.
Мама и тетя Гермина посоветовались, не поискать ли это место, но в конце концов решили, что не стоит. Добираться до него пешком было слишком далеко. Бабушка без сил, Астрида горела в лихорадке, кожа у нее была серая — от пепла и грязи, которыми она пыталась замаскироваться, я тоже была не ходок — от удара все еще болела грудь. Но даже если мы туда и попадем, может оказаться, что солдаты заняли станцию и все разграбили, а может быть, они еще там. И если мы уйдем слишком далеко, то папа, дядя и двоюродный брат нас никогда не найдут. Если они живы и их отпустят, они станут искать нас в Лобетале. И если не найдут нас, могут вернуться в Латвию, и тогда мы больше никогда не увидимся.
Несколько дней мы, хоронясь, ходили из одного брошенного дома в другой. Мы устраивали временные лежанки из найденной там же старой одежды, чтобы все могли втиснуться в один угол, подальше от окон и дверей. Мы искали еду, но нашли немного, лишь пару сырых картофелин и свеклу.
В эти первые дни, да и месяцы после того, что случилось, самое трудное было заснуть. Я ложилась, закрывала глаза, считала до ста и обратно, как учила мама, но так и не засыпала. Я слышала, как солдаты подкрадываются к нам. Когда мама как-то спросила, прочла ли я молитву, я кивнула и вместо этого еще раз досчитала до ста и обратно. Чувствуя, что погружаюсь в сон, я вздрагивала и открывала глаза, потому что боялась, что с закрытыми глазами не услышу, как крадутся солдаты. А иногда, стоило мне задремать, я тут же вскакивала с широко раскрытыми глазами и колотящимся сердцем оттого, что солдатские пальцы сомкнулись на моем горле. Да и остальные обычно не спали, чутко прислушивались, молились, чтобы грохотавшие вдалеке машины проехали мимо. Я больше не пыталась заснуть, смотрела, как луна заглядывает в голые окна, освещает голый пол, сестру, маму и бабушку. Все они лежали спокойно, притворяясь, что спят, чтобы не мешать остальным.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.
…В течение пятидесяти лет после второй мировой войны мы все воспитывались в духе идеологии единичного акта героизма. В идеологии одного, решающего момента. Поэтому нам так трудно в негероическом героизме будней. Поэтому наша литература в послебаррикадный период, после 1991 года, какое-то время пребывала в растерянности. Да и сейчас — нам стыдно за нас, сегодняшних, перед 1991 годом. Однако именно взгляд женщины на мир, ее способность в повседневном увидеть вечное, ее умение страдать без упрека — вот на чем держится равновесие этого мира.