Женщина в море - [10]

- Моя теория не нова, - улыбается Валера, словно угадав мои мысли. Она полностью взята из христианства.

Я почти давлюсь глотком фанты. Это же надо, в какие времена мы живем!

- Из десяти заповедей есть одна, которая не только перечеркивает все остальные, но и делает ненужными все философии и религии. Какая?

Вопрос только ко мне. И я, ей-богу, в полном недоумении.

- Не клянись! - раздельно, чуть ли не по буквам произносит Валера и снова запрокидывает бутылку фанты над головой. Движения не успеваю уловить, а пустая бутылка будто сама улетает в море.

- Остальные девять заповедей соприкасаются с этой через союз НО. Возлюби ближнего своего. Но не клянись! Почему? Да потому, что ты этого не сможешь. Не укради! Но не клянись. Потому что завтра назовут воровством то, что им не было. Не пожелай жены ближнего своего. Но не клянись. Потому что тебе просто везет, что жены твоих друзей - изношенные клячи. Итак, не клянись! Потому что все в мире условно и недостойно серьезного отношения.

- И любовь, - вставляет Людмила, и вовсе не вопросом.

- Вопрос прост, как говаривал наш преподаватель научного коммунизма, прежде чем соврать...

Валера смотрит на нее. Они профилем друг к другу. Если бы выключить их голоса и озвучить иным текстом, что-нибудь из Шекспира или Гете, впрочем, нет, на эти напряженные губы не лягут слова любви, и глаза обоих - в них ни любви, ни мира, одно честолюбивое сутяжничество...

Валера в ударе. Если б он знал, сколько человек до него так думали, так говорили, так жили! Но известно, что знание не освобождает от собственного опыта, доброго ли, дурного. Количество добра и зла на душу населения - величина постоянная для всех эпох. И такое соображение может быть весьма оптимистичным в наши кажущиеся апокалипсическими времена. Ведь вот этим двоим еще все предстоит... И другим. И народам. И России... Нет, не верю в конечность наших времен. К апокалипсическим настроениям знакомых моих отношусь с подозрением. У одних в глазах перст наказующий: "Скоро ужо вам всем будет по грехам вашим!" У других лень жить, и думать, и делать. У третьих гордыня. Убеждены они, что являются именно теми блаженными, которые посещают сей мир в его минуты роковые. Простой политический кризис их не устроит. Им подавай Второе Пришествие!

Валера между тем подошел вплотную к изобретению Шопенгауэра.

- Все, абсолютно все хотят быть здоровыми, богатыми, иметь власть. Кто этого не хочет, тот шизик. Но у одних есть для этого воля, а у других нет. И начинается морализирование. А что говорит христианство? Не просто не поимей жены ближнего своего, но и не пожелай ее. Грех не только действие, но и мысль о нем. А в мыслях грешны все. Потому христианство высшая философия. Между мыслью и поступком нет разницы. Подумать о зле все равно, что совершить его. А если грех есть все, то его, в сущности, нет, а есть жизнь, в которой надо вести себя соответственно натуре. И люди делятся не на чистых и грешных, а на имеющих волю к поступкам и не имеющих. Я так вообще считаю, что человек желающий, но не делающий просто тварь лицемерная. И таких большинство.

- Но ты-то не из таких, - печально язвит Людмила.

- Надеюсь. Или вот опять же про любовь. "У любви, как у пташки крылья..." Ведь замираешь, да? Нравится. Еще бы! Ведь каждый имеет в виду свои крылышки, которым санкционируется порхать но настроению. Свободу мы требуем для себя, а мораль для других.

- А ты?

- Что я?

- Ты признаешь свободу за другими?

Валера замолкает на минуту, смотрит мимо Людмилы куда-то в горизонт моря. Он серьезен. И я готов поверить, что этот разговор для него не треп, но объяснение или самообъяснение.

- Я стараюсь. И для этого никого не принимаю всерьез. Между людьми должны быть серьезные, деловые отношения. Самое правильное - всех людей, с которыми соприкасаешься, считать только партнерами. А с партнерами допускается определенный люфт в отношениях.

- Я тоже для тебя партнер?

Валера по-прежнему смотрит куда-то в море. А зря. Сейчас ему бы надо взглянуть в глаза Людмилы. Там появилось нечто.

- Партнеры но любви и совместной жизни - разве это плохо? - говорит он очень серьезно.

- Знаешь что, пошел вон!

- Что? - улыбается Валера.

- Убирайся! - кричит она.

Я оглядываюсь. До берега более полкилометра. Интересно!

- Не дури, Людка!

Он не обижен и не рассержен, но, пожалуй, все же обескуражен.

- Я тебе сказала: убирайся!

Валера делает попытку движения к ней, но она кричит, почти визжит. Он отстраняется, смотрит на нее каким-то вялым взглядом и отмахивается.

- Ну, и черт с тобой! Перебесись!

Спрыгивает с палубы, ныряет в каюту. Лицо Людмилы в гримасе ненависти, но, странное дело, гримаса эта не портит лица, оно не дурнеет, как у ее матери там, в больнице. Вот что значит молодость! Все сходит с рук! Великое и невозвратимое счастье - молодость! И еще красота. Она чудо. Наверное, красота - это огромный аванс человеку, которым так трудно распорядиться правильно, то есть именно как с авансом, а не даром или наследством. Сказать бы что-то такое, предупреждающее, совет дать, крикнуть: "Берегись! Нельзя жить авансом!" Но советы - это только потребность советующего, и как в данном случае, потребность исключительно эмоциональная, а не по существу.