Женщина в черном - [80]

— А ни с кем. Дяденька Алекс сказал, надо меня в детдом устраивать. А я не хочу туда, в детдом. — Колька не удержался и всхлипнул.

— Бедный малыш! — Кедрова обняла его за плечи, прижала поникшую головку к своей груди. — Никаких детских домов! Хочешь жить у меня, Коля? Я живу совсем одна. И давно хотела иметь такого мальчика, как ты. Поедем ко мне, а, Коля?

Колька поднял голову, отер рукавом слезы:

— Не знаю… Как вот дяденька Никита скажет… Он… мне… Прямо как папка стал…

— Соглашайся, Коля, — сказал Никита, сам еле сдерживая слезы. — Там, у тети Насти, тебе будет неплохо. И мамино сокровище возьмете с собой. Да и я буду навещать тебя.

— Ну, если и ты будешь приходить, тогда ладно… А когда мне приходить к тебе, тетя Настя?

— Так сейчас прямо ко мне и поедем. Пойдем, Колюшка, пойдем! А то дяде Никите пора в палату. Да и нам с тобой надо на новом месте устроиться.

42

Осень успела позолотить листву берез и подрумянить гроздья рябины, когда Никита выписался наконец из больницы и смог пойти в библиотеку. Надо было как можно скорее заканчивать работу над диссертацией. Георгий Александрович мог приехать уже к концу следующей недели. Но еще в парке ему встретилась Светлана.

— Здравствуй, Никита, — сказала она каким-то бесцветным голосом. — Совсем выздоровел?

— Как видишь. А что у тебя новенького?

— Ничего хорошего. Погодину, правда, дали по шапке. Шеф отчислил его из аспирантуры якобы за невыполнение плана. Но я думаю все дело в том, что он не смог достать для него материалов Гридина. Помнишь, я тебе говорила… Ты еще собирался что-то сделать, с кем-то посоветоваться. Да вдруг неожиданно заболел. Но все равно у них, похоже, ничего не вышло. Вот Строев и дал пинка своему любимчику. А сам опять чист как стеклышко. На итоговой конференции выступил даже с новой идеей, которую, дескать, начали уже разрабатывать в его лаборатории. Идея — тьфу! Даже мне ясно, что это чушь собачья. А прихлебатели его аж взвыли от восторга. Вот такие пироги. Ну, а сегодня перевыборное собрание. После такого спектакля никто не сомневается, что Строев еще на пять лет засядет в кресло директора. А мне от всего этого так тошнехонько! Уйду, наверное, из института.

— Постой, Света, дай подумать.

— Что тут придумаешь? Ты, правда, говорил, что у тебя есть какая-то зацепка против него. Да что с ним можно сделать? Любого в порошок сотрет!

— Ну, не скажи! — Никита ясно представил хищное, самодовольное лицо директора института, убитую горем маленькую Ингу в день гибели ее родителей, вспомнил залитое слезами, искаженное гримасой боли и отчаяния лицо бывшего водителя самосвала и собственную клятву, данную Инге и своей совести. — Ты говоришь, перевыборное собрание сегодня? — переспросил он.

— Да, в два часа дня, в конференц-зале института.

— Ты проведешь меня туда?

— Нет ничего проще. Подойди к двум часам к главному входу. А что ты задумал?

— Там увидишь. А сейчас… В общем, до двух!

Никита быстро пересек сквер и поднялся в читальный зал. Обычно полупустой в летние месяцы, сейчас он был полон, и Никите еле удалось различить среди бесчисленных плеч и голов вихрастую голову Олега. Однако тот сразу заметил его, вскочил из-за стола, вышел к нему навстречу.

— Ну, здравствуй, пророк Никита! — стиснул он за плечи своего приятеля. — Мать еще вчера сказала, что ты вырвался наконец из когтей эскулапов. И велела передать, что ждет сегодня к ужину.

— Спасибо. Но сегодня я…

— Ясно-ясно! Будто мы не знаем, что Никиты Гамова как свободной суверенной личности больше не существует. Посему мать дважды повторила, что ждет не тебя одного, а вас обоих с Ингой.

— Что ты, Олег! Как-то неудобно. Она же не знает ни Ирины Павловны, ни Алексея Степановича.

— Зато они ее хорошо знают.

— Откуда же?

— Так Петр Эдуардович им все уши прожужжал, расхваливая твою невесту. Мать даже собирается раскрыть ей секрет приготовления своих фирменных пирожков, что не сделала ни для одной из своих приятельниц. Да что мать! Я сам, слушая его, решил, что не такой уж ты конченый человек, и, если б мне встретилась девушка вроде твоей Инги, я сам был бы не прочь жениться. Словом, мать приглашает вас обоих в гости.

— Но соберется, наверное, тьма народу?

— Ни боже мой! Только свои близкие: отец, мать, Берг обещал заскочить. Кстати, знаешь, у него тоже свадьба затевается.

— Как свадьба?! Он что, с женой развелся?

— Ну, ты даешь! Берг развелся! Да скорее небо на землю упадет, чем Петр Эдуардович со своей половиной расстанется. Он сына Павла женит. И знаешь, на ком?

— Откуда же?

— На сестре того мальчугана, которому Гридин когда-то ногу вырастил.

— Теперь уж, наверное, не мальчугана?

— Да, такой парнище вымахал: спортсмен, разрядник. И до сих пор готов на Гридина, как на Бога, молиться.

— Вот видишь. А ты говорил…

— Кто же знал, что академик до сих пор такими стоящими вещами занимается. Вольно ему было молчать как рыба.

— А как же презумпция невиновности?

— Э-э, брат Никита, какая у нас презумпция невиновности? Любого готовы в грязь втоптать. Да и я, конечно, был хорош. Но теперь посыпаю голову пеплом. И за то, что говорил о Гридине, и за… В общем, сам понимаешь. Подвел я вас с Ингой в тот вечер, особенно тебя подвел. Смалодушничал — факт! Но теперь уж, даю слово…